— Пока что нельзя сказать. Так приказал господин полковник. Дело очень серьезное.
Пристава объяло отчаяние. Он начал вспоминать свои грехи и грешки за все годы службы: взятки, пытки людей, дележ добычи с конокрадами и разбойниками, аресты невиновных людей и освобождение преступников-уголовников.
«Наверное, кто-то подал на него, пристава, донос в губернию», — думал он. Местные жители также были встревожены. Может, новый погром готовится в Долгинове?.. Кагал[15] хотел объявить трехдневный пост для всех евреев городка и для грудных малюток…
Тогда в кагал пришел хозяин постоялого дома, где жил полковник. После него появился туда и староста мещанской управы. Наконец прибежал и сторож могильника. Кагал от них ничего конкретного не узнал. Но пост не был объявлен.
В такое напряженное время мы с отцом оказались в Долгинове. У жестянщика Рувима Либермана мы остановились на день. Все в доме говорили о полковнике и боялись его не меньше, чем пристава. Старый Рувим — худой, семидесятилетний дед с редкой бородкой, сутулый, в кортовом халате — сидел в углу и говорил сам с собой.
— Хотя бы все было хорошо… Чего сюда приехал полковник? При моей памяти в Долгинове никаких полковников ни бывало…
Рувим стонал глубоко и продолжительно. В это самое время моя тетя посмотрела в окно, стремительно отскочила назад и пискнула, как заяц:
— К нам идет полковник… Боже мой… Что ему у нас нужно?
Мы все рванулись в кладовую дяди. На своем месте остался один старый Рувим. Мы услышали, как открылась дверь и как кто-то вошел старческим шагом, кашлянул и старческим голосом сказал:
— Здравствуйте!
— Здрасте, — ответил Рувим.
— Здесь живет Рувим Либерман? — спросил басовый голос.
— Здесь, — ответил Рувим. — А что господину начальнику нужно?
— Прекрасно! Мне необходимо знать о вас все!.. Скажите, будьте добры, Рувим Либерман, как звали вашего отца?
— Моего отца? Сейчас скажу господину начальнику. Моего отца звали Абрам.
— Да… Абрам. Потрясающе! А маму?
— Мать? Мать называли Рахиль.
— Прекрасно! Где они похоронены?
— Похоронены? На старом могильнике, у самой ограды. А что?
— Да! Потрясающе! Скажите, будьте добры, Рувим Либерман, у вас был старший брат?
— Старший брат? Да, да! Был, барин, был. А как же! Был! Гершаль назывался.
— Очень хорошо! — обрадовался полковник.
Мы в каморке слушали, навостривши уши. Я не выдержал и посмотрел в щель двери. Наискосок, рядом с Рувимом, сидел старенький полковник, в длинной шинели с блестящими пуговицами и золотыми погонами, с палочкой в трясущихся руках. Белые как снег брови, бакенбарды и усы светились на его сморщенном сероватом лице с гладко выбритым подбородком. Руки у него так дрожали, что трость, которую он не выпускал из рук, отбивала на полу легкую дробь.
