У Дона Великого | страница 94
Почти две недели Ерема пробыл дома, занятый обмолотом хлеба. Дни стояли погожие, и все торопились убрать зерно под крышу. Отец Алены сильно расхворался, и поэтому Ерема частенько помогал ей и Ахмату в полевых работах. В три цепа обмолачивая тучные колосья, они ладно выбивали дробь, похожую на барабанную: тра-та-та, тра-та-та. После работы Алена торопилась подоить корову, поила парным молоком больного отца, а потом садились вечерять сами. Ерема рассказывал о Москве, хвалился, что выучился грамоте, и даже показал однажды своим писалом, как пишутся буквы на бересте.
— Я и тебя, Аленушка, обучу письму, — пообещал он.
Алена восхищенно охала и пробовала сама царапать буквы. Получалось плохо, но она не унывала и просила Ерему написать ей все буквы и дать писало, уверяя, что не пройдет и лета, как она будет писать целые слова.
— Не одолеешь! — подшучивал Ерема.
— А вот и одолею. Увидишь! Коль захочу, так от тебя не отстану.
Иногда приходила мать Еремы, Ефросинья. Поглядывая с любовью на будущую невестку, хвалила Аленины щи, приговаривала:
— Вот ужо осенью и свадьбу сыграем. Правда, соседушка? — обращалась она к отцу Алены. Тот улыбался и слабо кивал головой.
По вечерам Ахмат уходил спать на сеновал, а Ерема и Алена выходили во двор, садились на завалинку и наслаждались близостью. Ерема держал Алену за руку, и его сердце ликовало, будто собираясь выпрыгнуть из груди. Это были самые счастливые дни в его жизни.
Но время шло, и Семен Мелик дал знать Ереме и Ахмату быть готовыми к отъезду в Коломну. Старшим среди охочих пеших ополченцев деревни был назначен кузнец Васюк Сухоборец. Ему было приказано через неделю также двигаться на Коломну, а до тех пор ковать побольше оружия на всех ополченцев и шить воинскую одежду.
Через три дня конные ратники во главе с Меликом отправились в путь. Ерема верхом, при полном боевом вооружении задержался на самом краю деревни, у лесочка. Алена гладила шею коня и снизу вверх смотрела на него с торжественной строгостью.
— Повстречаешь ордынцев, мамку припомни… Кабы не батяня, сама с тобой поехала б…
— Сполню, Аленушка, все сполню, — говорил Ерема, перегнувшись в седле. — Другой платок жди, Аленушка, красивей сего…
Алена смахнула непрошеную слезу, оглянулась.
— И чего ж ты стоишь, вишь, все уехали… — Однако ей тут же показалось, что подпруга у седла не в порядке. — Ой, батюшки, вот вояка. Коня не заседлает…
С преувеличенно деловым видом она перетянула и без того хорошо подтянутую подпругу и снова строго сказала:
