— Езжай же ты, ради бога!
Но повода не выпускала. Она проверила, хорошо ли привязаны к седлу колчан со стрелами, налучник с луком, щит и переметные сумы, в которых находились шлем, кольчуга, наколенники и другое снаряжение, и слегка поправила попону под седлом.
— И в кого ты уродился такой… Ой, господи, стоит да стоит. Езжай!
Однако у Еремы не было не только желания, но и возможности ехать. Алена по-прежнему держала повод и, нагнув Еремину голову, надела ему на шею крест на тонком шнурке. Затем она повесила ему еще одну веревочку с узелком, в котором была какая-то чудодейственная трава с наговором.
— От черного глаза, Еремушка!
Ерема хотел поднять голову, но не тут-то было: его рыжий чуб был крепко зажат между пальцами Алены. Вокруг его шеи обвился еще один шнурок с небольшим мешочком, а в нем — кусочек святой земли.
— От стрелы вражьей…
— Эдак, Аленушка, ты меня совсем задушишь своими веревочками, — весело взмолился Ерема, до крайности довольный.
— Не шуткуй, Ерема. На битву смертную идешь! — посуровел ее голос.
Она наклонила его голову еще больше, поцеловала в лоб, отпустила наконец чуб и трижды перекрестила Ерему.
Ерема нагнулся, пытаясь поцеловать ее, но Алена отскочила в сторону.
— Не надо! Не надо! — замахала она руками, подавляя нестерпимое желание броситься к нему, обнять, прижать накрепко и никуда не отпускать. Она злилась на себя за эту слабость, на Ерему за то, что он все стоял и стоял. Ее душили слезы, сердце рвалось на части. С величайшим отчаянием, со слезами на глазах она крикнула: — Да чего ж ты до сей поры тут столбанишь? Аль ночевать собрался?
Схватив хворостину, Алена с размаху ударила коня. Лошадь прыгнула вперед. В последний раз мелькнули в воздухе рыжие завитушки Еремы. Махнув рукой с досады, он погнал коня наметом, неистово и зло взмахивая плетью.
Алена обхватила руками дерево и, не отрываясь, смотрела туда, где в пыльном тумане уже едва виднелся всадник.
— Еремушка!.. Еремушка!.. Рыжий ты мой! Любимый ты мой! — простонала она, опускаясь на землю и давая полную волю слезам.
Вернувшись домой, Алена еще во дворе вытерла насухо красные глаза: она не хотела тревожить отца. Войдя в избу, присела на край лавки, сказала негромко, с легким вздохом:
— Уехал…
Отец лежал лицом к стене и ничего не ответил. Алена поднялась, смахнула со стола крошки и повторила:
— Уехал Ерема, батяня…
Но отец молчал. Ей сделалось жутко. Она прислушалась: обычного свистящего дыхания больного не донеслось до ее уха. Сдерживая озноб, она почему-то на цыпочках подкралась к полатям и заглянула отцу в лицо. В открытых неподвижных глазах его уже копошились мухи…
