Он нашел Ахмата во дворе сидевшим у стожка свежей травы, поздоровался и сразу, не без тайного удовлетворения, сказал:
— Велел тебе великий князь ехать со мной в Москву.
Ахмат взглянул на него и ничего не ответил. С наступлением весны, а потом и лета он сильно загрустил и подолгу в тоскливой задумчивости смотрел на юг, в белесо-голубую даль, над которой плыло волнистое марево.
Ерема был доволен, что наконец-то сей чумазый нехристь освободит его душу и будет далеко от Алены. Поэтому в самом благодушном настроении он опустился рядом с Ахматом на траву. Помолчал, а затем, тоже вглядываясь в степную даль, спросил:
— А поясни ты мне, Ахмат, взаправду ль в ваших краях земля с небом сходятся, а? Одна старуха молола, будто ваши бабы горшки сушить кладут на небо. Правда то?
Ахмат опять ничего не ответил. Его мысли витали далеко, и в них, как зримое видение, плыла родная, взлохмаченная ветром ковыльная степь, перепоясанная кое-где оврагами, балками, серебристыми лентами рек.
— У нас в степи уже все теперь пожелтело, — со вздохом произнес наконец Ахмат и улыбнулся. — Птицы в кучи собираются, улетать будут… А суслики гребут зерно в свои норы, сидят там, отъедаются. Ну как люди. А потом спят всю зиму. Чудно! А табуны у нас какие, Ерема, много-много у нас коней…
Ахмат снова умолк. Ерема покосился на его бледное лицо с подковами синих впадин под глазами, с курчавой черной бородкой и багрово-красным шрамом на левой щеке и шее. Видно, не даром дались басурману два года невольного плена. Ерема сочувственно покачал головой.
— И за каким лешим вы шастаете по чужим землям? Аль дома вам есть нечего? Ить, поди, кажную осень агромадную дань собираете с нашей земли? Сколь лет, и все вам мало. Как в прорву. Небось кучу вон какую навалили, а?
— Я дань не брал, — крутнул головой Ахмат, — у нас кони свои, бараны свои, много баранты. Мы с отцом землю пашем. Ежели много хлеба, его в Сарае продать можно… Дань плохое дело…
— Вот те раз! Да какой же дьявол у вас там всю ее лопает?
— Хан с мурзами да сайдами, — со злостью сказал Ахмат. — У них животы, как у жеребых кобыл. И есть любят все на золоте да серебре.
— И не разорвало их до сей поры…
Появилась Алена. Она подошла и положила на колени Ахмату его горевшую блеском саблю.
— Вот, — сурово сказала она, — сама печеркой[28] ее точила. Может, повстречаешь того, кто тебя ударил…
Ахмат, всегда встречавший Алену благодарной улыбкой, на этот раз сдвинул брови и положил саблю на землю.
