Дмитрий Иванович снова умолк. Нижегородский князь видел: трудно ему говорить такие слова. Желая подбодрить зятя, он пробормотал:
— Ну, уж так и побьют…
Великий князь огромным усилием воли овладел собой, вскинул голову.
— Правду молвишь: не побьют! Я верю в русских людей! — И уже другим тоном добавил: — Нагнал я на тебя тоску. Ничего, забудь мои слова. Езжай с бодростью и верой в нашу победу. Передай мое поздравление княгине, — заключил он, обнимая Дмитрия Константиновича.
Дмитрий Иванович стоял в конюшне и любовался своим красавцем — белым в темных яблоках степным скакуном, которого привел Хазмат в дар князю от Мамая. Да уж в чем, в чем, а в лошадях Мамай разбирался. Конечно, такой щедрый подарок был преподнесен с неким значением: показать неисчислимую мощь ордынских табунов, а стало быть, и силу ханской конницы, чтобы сделать князя более податливым, заставить его склониться перед ханом. Все это Дмитрий Иванович отлично понимал, но конь действительно был хорош. Князь потрепал жеребца по холке, сказал конюхам:
— Побалуйте его овсом, пускай полакомится.
Выходя из конюшни, князь нос к носу столкнулся с боярином Свиблом и гридем своим Григорием Перфильевым.
— А вы чего сюда забрели? На коня моего поглазеть? — благодушно произнес он и вдруг, заметив горестные лица пришедших, с тревогой добавил: — Чего стряслось-то?
Григорий упал на колени и в отчаянии, почти плача, протянул вперед руки.
— Княже, батюшку моего тати убили!
— Гордея Гаврилыча? Как так убили?
От неожиданного известия князь оторопело присел на кучу бревен, лежавших у конюшни.
— До смерти, княже, до смерти убили-и-и…
— Да не причитай ты… Толком молви, кто убил-то?
— Дворовые вотчины нашей… Ермошка-конюх да с ним два других лиходея. Я их, душегубов, сюда на твой суд приволок.
— Как же все сталося? — спросил князь, постепенно приходя в себя.
— Батюшка в сельце одном людишек за недоимки выпороть велел…
— Небось до смерти? — перебил его князь, все более хмурясь.
— Не, княже, все оклемались… Двое толечко не выдюжили… А как поехал батюшка из того сельца домой, злодеи подстерегли его да каленой стрелой в затылок и ударили. А потом голову ему отсекли да на сук ее и поцепили.
Князь в упор, с гневом и досадой посмотрел на Григория, встал и прошелся около бревен.
— Ведь упреждал я Гордея Гаврилыча: умерь свой нрав, — так нет, свое гнул… Вот и догнулся! Ай-яй, беда-то какая!..
Князь вздохнул, помолчал в раздумье, коротко спросил Свибла:
