Только одна кружка, полная бурого кваса с чепчиком белой пены наверху, темнела нетронутая на краю стола. Дмитрий Иванович пока к ней не прикоснулся, ходил взад-вперед по избе и о чем-то думал. Отец Алены, болтая пустым левым рукавом, возился в дальнем углу избы, пытаясь веником поскорее запихнуть под лавку предательский мусор.
Дмитрию Ивановичу было двадцать восемь лет, но густая каштановая борода и пушистые, сливавшиеся с нею усы делали его старше. Широкий прямой нос и крупные, сдвинутые к переносице брови придавали лицу князя строгость и даже суровость, особенно сейчас, когда его умные, с карим отблеском глаза были подернуты дымкой озабоченности. При каждом шаге полы его темно-синей накидки, наброшенной поверх лат и скрепленной золотой застежкой на груди, отскакивали далеко, обнажая мягкие сафьяновые сапоги и отделанные позолотой ножны меча.
Владимир Андреевич, покончив с квасом, почмокал губами и спросил:
— Зачем, старче, сам веником орудуешь, отчего баба твоя глаз не кажет?
Старик разогнул спину, взглянул на князя, и губы его слегка дрогнули.
— Баба? — произнес он глухо. — Померла моя баба, княже, в Орде померла…
— В Орде? — переспросил Владимир Андреевич.
— Хоть и молод ты, княже, а поди помнишь, как хан Тогай погром творил на нашей земле? — негромко и внешне спокойно сказал старик. — Нас в ту пору с женой в полон увели… Живность всю забрали, избу пожгли… Благо, добрые люди дочке с голоду тут погибнуть не дали…
— Так в Орде жена твоя и сгинула? — участливо спросил князь.
— Сам ведаешь, княже, какое житье в басурманском полоне. Изохальничали ее нехристи, ну баба и не стерпела, повесилась…
Старик умолк. Упала гнетущая тишина. Дмитрий Иванович перестал ходить, пытливо посмотрел на хозяина избы. Боброк приподнял седые нависшие брови и спросил:
— А сам ушел?
— Ушел, с памяткой вот, — качнул культей руки старик и горько усмехнулся.
Снова воцарилась тишина. Старик оставался как будто спокойным, но все присутствующие почувствовали, что под этой личиной он давно уже мужественно носит в своем сердце глубокую, неистребимую печаль.
Владимир Андреевич побарабанил пальцами по столу и шумно вздохнул:
— Эх, Орда, Орда! Сколько лет давит нас сие слово тяжким камнем. Поди сыщи на святой Руси деревню аль город, по коим не прошлась бы басурманская сабля.
Дмитрий Иванович молча оглянулся на это восклицание, посуровел. Он подошел к столу, залпом выпил свою кружку кваса и подал ее хозяину.
— Коли не все попили, попотчуй вдругорядь, — попросил он.
