…А у Еремы этот день оказался совсем не из веселых.
Едва только он вместе с Сенькой вышел из княжеского двора, как сразу же заторопился, хотя Сенька и приглашал его к себе домой.
— Нет, брат. Мне надо кой-кого повидать. Потом зайду.
Он бросился разыскивать в этом человеческом водовороте своих односельчан-ополченцев: Гридю Хрульца, Васюка Сухоборца и других, пришедших вместе с ними. Он наткнулся на них далеко за городом, на берегу Оки. Они гурьбой купались и немедленно пригласили окунуться и Ерему, что он с удовольствием сделал.
После купанья деревенские парни, только что прибывшие в ополчение, наперебой угощали его вареной, хорошо обжаренной курицей, кусками запеченной в муке баранины, насовали ему в рубаху пирогов с грибами и вишнями. Ерема ел и все искал случая осторожно, как бы ненароком спросить об Алене. Но один из парней сам бухнул:
— А ты ведаешь, Ерема, твоя Алена уж с неделю как утекла из деревни?
У Еремы сразу застрял кусок в горле.
— Как утекла? С кем?
— А шут ее знает с кем, — равнодушно, пережевывая пирог, сказал парень. — Сказывают, подалась не то в Москву, не то куда подалее.
Сердце Еремы пронизала нестерпимо острая тревога, настроение мигом испортилось до крайности. Сославшись на неотложные дела, он наскоро попрощался и ушел. Стало быть, утекла? А он-то собирался на денек заскочить в деревню. Ведь недалеко же. А теперь как же?
Ерема отправился бесцельно бродить по лагерю, и все ему было немило, все раздражало и злило его. Со злости он и плясать пустился в одной молодежной толпе, остервенело выделывая ногами невообразимо крутые коленца. Знакомый ратник громко подбадривал его:
Эх, Еремей, не жалей лаптей!
Сплетем лапти новые, веревочки шелковые!
Толпа улюлюкала и всячески подзадоривала плясуна.
Пересвет, еще одетый в длинный стихарь, возвышаясь над всеми, стоял впереди в кругу и с восхищением следил за ногами Еремы. Он тоже был молод, и азарт пляски постепенно вливался в его жилы. При каждом удачном коленце плясуна он крякал, топал ногой и локтем больно толкал Ослябю в бок. Тот отодвигался, но длиннорукий собрат опять доставал его. И вдруг, перекрестившись, огромный и неуклюжий Пересвет, словно глыба, ввалился в круг и, заметая хвостом стихаря пыль, пустился в пляс, лихо приговаривая:
Я вечор, млада, во пиру была,
Не у батюшки, не у матушки,
Я была, млада, у мила дружка.
Я не мед пила, не полпивцо,
Я пила, млада, хмельну бражечку.
Я не чарочкой и не ковшиком,
Я пила, млада, из полуведра…
