Хотя Алена и пряталась за повозкой, Бренк все же увидел ее.
— Ага! Эй, малец, а ну подь-ка сюда! Тут, княже, мальчонка один в ратники страсть как просится. Пристал как репей.
Алена несмело подошла и из-под наползшего на лоб шлема зыркнула глазами на князя.
— Ты чей? — не без любопытства спросил князь.
— Батянин.
— Ишь ты! То-то, гляжу я, ты чуть не весь влез в отцовский шлем. Как звать-то?
— Ален… Алешка… Лексеем меня кличут.
— Стало быть, Лексей божий человек, на басурман собрался?
Алена быстро закивала головой.
— А не маловат?
— Княже, я во какой сильный!
Алена даже согнула руку в локте и устремила на князя умоляющий взгляд. Он-то и поразил князя: в нем была и надежда, и страх, и смятение, и горделивая уверенность, смешанная с юношеским смущением, и одновременно какая-то упрямая требовательность.
— Мамку мою вороги извели, батяня помер… Куда я денусь? Возьми, княже…
Глаза князя повлажнели, смягчились.
— Ладно уж, боярин, возьми его в отроки к моему стягу. Мальчонка, видать, и впрямь шустрый. Вот одежонку ему выдать бы по плечу, да и меч покороче. Вишь он своим отцовским все кочки на дороге посшибал.
— Ну счастье твое — воля княжеская, — проговорил уже более ласково Бренк. — Давай беги со всех ног во-он туда, на другой край города, где выдача идет. Скажи: мол, князь велел обрядить в доспехи по росту, в шлем чуть поменьше, да и меч дать покороче. Беги!
— Ой, княже! — Алена чисто по-девичьи всплеснула руками и, даже забыв сказать слова благодарности, помчалась по указанному направлению.
Князь посмотрел ей вслед, сказал с легкой грустью:
— Жалко будет, ежели убьют мальчонку. Из него добрый воин вышел бы.
Проходя мимо толпы веселящихся ратников, Дмитрий Иванович придержал шаг, и в его глазах мелькнули озорные огоньки.
— Эх, боярин, сам бы пошел в пляс, да жалко, сан не позволяет. Все-таки я князь, да к тому же и великий. А люблю!
Бренк знал привычку Дмитрия Ивановича подтрунивать над самим собой и засмеялся.
— Вот справимся с Мамаем, уж тогда и попляшем.
— Я, боярин, за одного веселого воина трех невеселых отдам. Веселый человек, ежели он за правое дело стоит, душою чист и волею тверд.
— А я, княже, какую штуку приметил, — развел Бренк руками, шагая рядом. — Люди свои дома кинули, на битву сошлись, а об ордынцах я и слова не слыхал от воинов. Будто и зла на них нету.
Князь помрачнел, ответил не сразу.
— Зло есть, боярин. В каждом сердце сидит оно, как накипь в котле. Его снаружи вроде не видно, а ковырни — оно враз и выскакивает. — Он помолчал, а затем добавил: — Русский человек выстрадал всем нутром неволю басурманскую и ныне на врагов идет, как все едино землю орать иль хлеб на гумне молотить. И тяжко, да надо. Пора пришла.
