Почуяв женским сердцем недоброе, княгиня Евдокия тихо вошла к князю и молча села у его изголовья на невысокий стульчик без спинки. Она хорошо знала своего мужа и с расспросами не торопилась. Маленькой, почти девчоночьей рукой она лишь легонько гладила его густые темно-каштановые мягкие волосы. Князь закрыл глаза и затих. Нежная, хрупкая рука жены как бы вливала в него успокоение, возвращала к обычному строю мыслей. Поэтому, открыв глаза и попросив ее хранить все пока в строгой тайне, он рассказал о полученных известиях и о своих горьких, томивших его душу сомнениях, но рассказал уже почти спокойно. У княгини только чуть-чуть дрогнула рука, больше она ничем не выказала своего волнения. Снова не обмолвилась ни словом, чувствуя, что он переживает, и боясь обидеть его неуместным советом.
А мозг князя уже набирал прежнюю силу. Он уже начисто отбросил всякую возможность примирения с врагами, его мысли полностью сосредоточились теперь на том, как одолеть врагов. К нему возвращалась прежняя рассудительность, природная смекалка, присущее ему стремление искать и находить выход из трудного положения. Наблюдая за ним и скорее чувствуя, чем понимая, происходившую в нем перемену, Евдокия наконец проговорила мягко, по-домашнему обыденно:
— Завтра попросим пастыря нашего отслужить молебен в Успенском соборе. — Она поднялась, поцеловала его в лоб. — Спи… Утро вечера мудренее.
Она пошла к двери и уже оттуда, обернувшись, сказала проникновенно, с какой-то горделивой ноткой в голосе:
— Ты великий князь! И поступать тебе надо, как сан твой велит.
Княгиня ушла, а Дмитрий Иванович подумал с восхищением, как точно она угадала его мысли.
Князь еще долго лежал с закрытыми глазами — так легче было размышлять. Он почти уже сбросил с себя охватившее было его смятение, постепенно освобождался от него, как от сильного опьянения или лихорадки. Вдруг он вскочил, развернул на столике самодельный земельный листок с черточками рек и точками городов и впился в него взглядом.
— Так! — бормотал князь. — Они решили соединиться на Оке, сложить воедино свои силы… Да-а, в таком разе мне трудно будет с ними тягаться. Разобьют они меня, как пить дать разобьют… Тут схитрить бы надо, поодиночке бы их искромсать, не дать им у Оки сойтись в кучу… А как?
Дмитрий Иванович задумался, сел за стол, облокотился на него обоими локтями, запустив большие пальцы через бороду под подбородок. Это была его любимая привычка, которую он перенял у своего отца.
