— Что тебе нужно?
— До... достопочтенный придворный музыкант Франц Ровантини...
— А мне плевать на все чины и звания. — В голосе горбуна отчётливо прозвучало нарастающее раздражение. — Я сам являюсь придворным органистом, а толку-то что? Как тебя зовут?
— Людвиг ван Бетховен, — пролепетал мальчик.
— Ясно. И ты хочешь научиться играть на органе? А руки у тебя подходящие?
— Нет... — Людвиг сглотнул засевший в горле тугой ком.
— Откуда ты знаешь?
— Так все говорят... Они даже для игры на рояле не годятся.
— А ну-ка покажи мне их.
Горбун нежно — насколько он, конечно, мог — взял его пальцы и тихо присвистнул сквозь зубы:
— Ну надо же. Хоть иногда мой лапы. В остальном же они у тебя довольно короткие и квадратные. Но кто сказал, что у музыканта не может быть таких рук?
— Все так говорят, — горестно выдохнул Людвиг.
— Тогда скажи им всем, что они полные идиоты. Ты хоть раз в жизни играл на органе?
— В церкви францисканцев.
— Значит, на писклявом органе. — Он вперил в мальчика пронизывающий взгляд. — А теперь скажи — только не лги! — ты уже сочинял музыку для органа?
— Нет... то есть совсем маленькую пьесу. — Людвиг облизнул пересохшие губы.
— А это не важно. — Нефе кое-как сполз со скамьи. — А ну-ка сыграй мне её.
Людвиг покорно залез на скамью. Конечно, он сейчас не найдёт педаль...
Горбун застыл рядом с закрытыми глазами. Через несколько минут он открыл и закричал:
— Хорошо! А теперь я кое-что исполню, чтобы проверить твой музыкальный вкус... Ну как?
— Великолепно...
— Что? — Горбун пристально посмотрел на него. — Такое же дерьмо. Это моя композиция. А теперь послушай фантазию соль минор и фугу Иоганна Себастьяна Баха.
Именно о них ему когда-то рассказывал дед. Для сравнения он использовал пример разбушевавшегося моря, волны которого, постепенно переставая вздыматься, становились как бы прозрачными, и в них плясали солнечные лучи. Он вдруг почувствовал, что дед стоит рядом, и услышал его слова: «Настал великий миг, Людвиг! Сейчас ты увидишь и услышишь такое, что тебе небо с овчинку покажется».
Горбун закатил глаза, взгляд его затуманился, словно он навсегда прощался с миром, и в зеркале над органом отразилось его искажённое муками творчества, как бы превратившееся в маску лицо. Тут зазвучала музыка.
Людвиг очнулся, услышав оклик горбуна, и с трудом оторвал от ограждения онемевшие пальцы. Нефе хитро ухмыльнулся:
— Вот это я назвал бы хорошей пьесой для органа. Или у тебя другое мнение?
Мальчик ничего не ответил, и горбун тихо рассмеялся:
