Она помнила. И до сих болела внутри от упоминания этого имени.
Дару отчего-то стало стыдно. Что он не подумал заранее, что не соврал, что не включил мозги, и теперь смотрел на лицо собственной матери, словно присыпанное гипсовой пылью – бледное, сероватое.
– С Вами все хорошо? – беспокойно подалась вперед Эмия.
– Все… в порядке.
Скрипнула дверь; за их спинами кто-то прошел – невнятно и глухо поздоровался.
– Тадеуш, а к нам студенты пожаловали. По хозяйству помогут.
Дар не обернулся, не смог. Хозяин дома буркнул «хорошо» и толкнул дверь в сени. Зашуршал там одеждой.
– На улицу пошел. Курить. Ладно, ребятки, кушайте, я вам в бане наверху постелю. Ничего, что вместе?
Карина Романовна отчего-то прятала глаза и смущение. Имя чужака колыхнуло в ней болезненный пруд памяти и то, что под ним.
– Вместе нормально, – серьезно кивнула Эмия. – Ведь мы жених с невестой, не волнуйтесь.
– Хорошо.
На них уже не смотрели.
Дальше мать словно потеряла к ним интерес – поджала губы, принялась в глубине комнат искать белье, полотенца, запасные тапки.
– Грязно там, подмести надо, – бубнила она автоматически.
– Я подмету.
Дар смотрел на поношенную юбку, на коричневые колготки, на кофту, обтянувшую плотную и негибкую уже спину.
«Я здесь, мама. Я рядом…»
* * *
– Если не хочешь, мы не будем здесь задерживаться. Хочешь, уедем быстро? Ведь ты… увидел.
Дар курил на балконе второго этажа. Комната над баней была примитивнее некуда – полутороспальная кровать, столик в углу, под ним громоздкая швейная машинка в чехле. Пара табуретов, старый и ненужный платяной шкаф, который пожалели выбрасывать. Тесно, как на съемной квартире в Бердинске.
Окна выходили на огород – черный пласт земли: прошлогодние грядки, валяющийся на тропинке грязный шланг, бочка в дальнем углу. Голые кусты, похожий на сдутый саван полиэтилен от теплицы; соседские крыши за забором.
– Нет, останемся пока. Поможем.
– Тебе же… больно.
Ему было больно. И хорошо, как никогда в жизни, – он был дома. Как призрак, как родной человек, которого не знают и не видят, как настоящий, пусть и непризнанный, сын.
– Побелим, пороги перебьем…
Он не слышал Эмию, не смотрел на нее. Уперся взглядом в спящий еще пока сад, где осенью, наверное, торчат вихрастые кисточки моркови, где лежат сытые кочаны капусты, где можно прямо с ветки рвать крыжовник.
О чем-то глухо разговаривал с матерью на крыльце отец. Не ругался, больше ворчал – наверное, не обрадовался визиту нежданых гостей. Его в ответ увещевали мягко, но монолитно –
