— Да, Геннадий Николаевич — настоящий человек. Действительно настоящий человек!
— Есть и другая точка зрения, Мария Васильевна, — осторожно прервал я. — Уже сегодняшняя, современная. Это точка зрения историков, мнение людей, в порядочности которых сомневаться не приходится, они хорошо знали его. Куприянов в Карелии был царь и бог. Огромная власть постепенно и незаметно изменила его, разъела, как ржавчина разъедает крепкую оружейную сталь. Появилось зазнайство, вождизм, как тогда говорили, тяга к спиртному. Об этом знала вся «верхушка», всё его окружение. Знала и молчала. Более того, появились прилипалы, советники, «друзья до гроба», которые от него, разумеется, отшатнулись, когда еще петух не прокричал. А главное… А главное то, что в страшном 1938 году Куприянов, будучи секретарем Карельского обкома партии большевиков, входил, как положено, в состав всесильной «тройки» вместе с тем же Матузенко, полковником, наркомом внутренних дел Карелии, подписывал расстрельные списки. И в списках тех гибельных значились не только чекисты, наследники Ягоды и Ежова, как пишет Геннадий Николаевич в своих тюремных записках, были там имена честных, ни в чем не повинных людей. Было их более двух тысяч человек. Так, может быть, именно это не могли ему простить тот же Прокконен, Сенькин и «еще два-три человека». А возможно, что-то другое было. Не поделили власть, славу, деньги. Были закадычные друзья — стали непримиримые враги. Таких примеров в истории дворцовой жизни предостаточно.
— Не судите, да не судимы будете, — сказала тихо Мария Васильевна.
— А Куприянов судил. Да, у него должность была такая. Попробуй не подпиши список! И тот же Матузенко тут же доложит на Лубянку. Вот и судил. На пытки, на смерть людей посылал, поставив свою державную подпись. Думал ли он, как это ему может аукнуться? Не думал. Знал: сидит в кресле первого секретаря республики крепко. Жданов и Сталин благословили на царствование в Карелии.
— Неужто это Бог его покарал? — вздохнула моя опечаленная собеседница.
— Не Бог, а режим покарал. Режим, который взлелеял Сталин, опираясь на Берию, Маленкова, Ворошилова и на местных князьков, подобных Куприянову. Лично мне по-человечески жалко Куприянова. Более того, я ценю, что он не пал духом после тюрьмы, что многое сделал для Карелии, что он внес огромный вклад в военную историю Карелии. Разбирая его архив, видишь, что это был человек, не лишенный литературного дара, человек со своими слабостями и достоинствами… В архиве в деле Куприянова хранятся все ваши письма, Мария Васильевна. В одном из них вы детально описали свою судьбу и гибель вашего Сегозерского подполья. И еще. Нигде в папках Куприянова я не увидел бумаг, где бы он старался найти, разумеется, после амнистии, после двадцатого съезда партии, осудившего культ Сталина, разыскать своих мучителей с тем, чтобы их наказали. Он что, простил им всё? Или боязнь перед всесильной организацией? Вы-то как, Мария Васильевна?
