«Я жив»!
Но так ли это?
Он встал перед зеркалом у гардероба и глубоко вдохнул, потом выдохнул. Его грудь поднялась, потом опустилась самым удовлетворительным образом. Он ударил себя по левому бедру одной из расчесок Кэрон, и был почти удивлен, когда удар обжег кожу, и она порозовела.
«Я сделал это. но я не мог».
Эти противоречивые мысли сопровождали его до самой ванной и отказывались рассеиваться, даже когда он порезался во время бритья, и видел, как яркая красная кровь стекает по подбородку.
«Я знаю, как я сделал это, но не могу поверить в это».
Когда он лежал в ванной, о своем присутствии заявила более успокаивающая мысль.
«Может быть. может быть, я вообще не умирал».
Облегчение прорвалось, затопило его мозг, загнало тревогу в темный угол, где она ждала, когда волнение уляжется.
«Я никогда не умирал. Все это бессмысленные идеи. Чертово воображение разыгралось. Я, наверное, спятил, но я не умирал. Боже милостивый, я никогда не умирал».
Он надел свой лучший твидовый костюм, надел ботинки и завязывал галстук, когда еще одна мысль зашепталась в темных коридорах его мозга.
«Если ты не умирал, то в саду ничего не лежит».
Он схватил злую змею мысли и бросил ее в мешок забывчивости. Но она каким-то образом выбралась, и ее уже было не сдержать. Она возобновила свой непристойный шепот.
«Если нельзя доверять памяти, то где реальность? Откажись от воспоминаний, сотри прошлое, и ты мертв, потому что никогда не жил».
— Этого не было, — Гурни заговорил вслух. — Я жив. Как я могу лежать мертвым в саду и стоять в этой комнате, дышать, видеть и слышать?
«Тогда выйди и закопай свое прошлое в глубокой яме».
— Нет, если я выйду, это станет опровержением моего существования.
Он спустился в кухню и выключил плиту, потом открыл окно и заднюю дверь. Едкий дым выплыл наружу с угрюмой неохотой, в то время как прохладный вечерний воздух влетел внутрь, чтобы ласкать его разгоряченное лицо и липкие пальцы. Он открыл дверцу духовки и вытащил сгоревшую запеканку — черное в красную крапинку лицо, которое слегка кипело, словно болото, переваривающее последнюю жертву.
Сад звал его молчаливым, непреодолимым голосом. Призыв выйти и столкнуться с двуликой головой правды был сродни призыву, который слышит человек на краю высокого здания. Прыжок — кратчайший путь вниз.
Он покачал головой и прошептал:
— Нет! — и вынул фонарик из кухонного шкафа.
Он закричал:
— Я не пойду! — И зашаркал по садовой тропинке. Фонарик отбрасывал круг света, который метался по гладко подстриженному газону, показывая четкие линии, отмечавшие путь газонокосилки.
