«Сейчас не время для философии».
«Мы можем иногда говорить»?
«Я Огромный Сидящий Бык. я не разговаривать».
Потом его мысли стали трубками, длинными щупальцами, которые присосались к стенам, кровати, полу, потолку, и его воля стала огромным насосом, втягивающим куски, остатки, фрагменты Гурни Слейда.
«Ты не должен. хорошо. если хочешь. ты слишком туго завязал. черт. несварение. нужно принять ванну. деньги. много любимых денег. больно... посади завтра нарциссы... красивая грудь... на следующей неделе мне тридцать пять. старею. счета. чертовы счета. кожа. белая. мягкая. ноги. бедра. задница. хорошие новости. лучше ягодиц. зад».
Трубы разбухали, пульсировали, наполнялись сущностью; но он должен действовать аккуратно. Не терять головы, восстанавливаться медленно, ничего не забыть. Заложить основы.
В конце и начале были кости. Скелет.
Гурни Слейд смотрел, как возникает его скелет. Сначала — как едва видимый, слегка светящийся контур, потом — твердый, крепкий каркас сочлененных костей, дополненный черепом, позвоночником, ключицами, лопатками, грудиной, ребрами, локтевыми костями, крестцом, тазом, бедренными костями, коленными чашечками, малоберцовыми костями, берцовыми костями и хрящами.
Теперь пусть заполнятся пустоты.
Масса серой материи завладела черепом; потом появились барабанные перепонки, сияющие глазные яблоки, розовый язык, кровеносные сосуды, зубы, трахея, пищевая трубка — Гурни не помнил ее правильное название — нежные розовые легкие, темная коричневая печень, розовато-лиловое с белыми прожилками сердце, почки в сале, аккуратно скрученные витки кишок. Вскоре скелет Гурни был набит плотнее, чем чемодан отдыхающего, и он приготовился к финальному акту.
«Кожа. кожа. пусть будет кожа».
Скелет был покрыт дымкой; она быстро слилась в скользкую пасту, побежавшую во все стороны. Она пузырилась, кипела, прорастала грубыми ушами, влажным блестящим носом, потом она затвердела и стала гладкой белой кожей. Лысый череп потемнел, когда появились космы рыжих волос; ресницы заявили о своем существовании, пятичасовая тень затуманила подбородок. Цвет окрасил щеки, пухлые губы, и хорошо сложенный молодой человек смотрел на свое тело с удовольствием.
«Жизнь... пинта жизни в правильной мере».
Сердце уверенно забилось; кровь побежала по поющим венам; слух взорвался внезапным ревом — и он был закончен.
«Я сделал это».
Его голос звучал странно, но был знаком. Тело чувствовало себя великолепно; оно никогда не было так хорошо настроено, так свободно от боли. Но почему-то что-то казалось неправильным. Он походил на человека, который продал дом и снова незаконно поселился в нем.
