Так и вышло: ни наглого вызова, ни смущённого лукавства... абсолютно равнодушный взгляд. Я, наверное, не имел никаких моральных прав, чтобы к ней подступиться, верней, права у меня были такие же, как и у любого посетителя аптеки. Тем не менее я завёлся: ну, неужели все потеряно?
В общежитии, где она жила, на серых кирпичах под её окном было написано копотью: Саяночка. Натаха. Светка. Анжела.
Через полгода что-то произошло, и мне даже удалось услышать от неё нечто вроде признания:
— Ваще, я и не хотела ничего брать у тебя. Посмотреть хотела как действует; девчонки говорили — отлично!
Но больше, как ни бился, ничего не узнал. Непонятно было самое главное: кто она, зачем, куда? Ни на один из этих вопросов даже намёка на ответ не удалось получить. Да их и не было. Ну, родители в Подмосковье, там у них кабанчики, курочки... Даёт ответ? Не даёт ответа. И ваще — чего надо?
Однако, будучи во власти штампа — о борьбе за прогресс в литературе и жизни, — я продолжал с нею биться. Когда ко мне приехал из Москвы брат, главный контролёр моей жизни, я привёл прекрасную аптекаршу, и брат в своей обычной манере «покровительствовал» ей. Утром, после того как она, хмуро кивнув, скрылась за дверью и ушла в аптеку, я не удержался и спросил:
— Понял?
— Чего же не понять? — удивился брат.
— И не отравила! — не удержался я.
— А... должна была отравить?
— Могла! — не без гордости прокомментировал я.
— Эти твои мичуринские опыты! — завопил он и, мелко крестясь, кинулся к вокзалу.
Я и сам понимал, что движение существует лишь в моём воображении, на самом деле — нет ничего. В один скучный вечерок Анжелочка так «угостила» меня, что я еле дополз до телефона! Мотивы? Мотивов нет. Можно ли это назвать движением к прогрессу? Не уверен!.. Но что-то и приятное всё же вспоминается:
— Ну сладенькая, ну повернись!
— М-м-м! (Капризно.)
Что это мне в голову лезут исключительно криминальные сюжеты? Соцзаказ? Да вроде бы нет, просят о возвышенном, о благородном. Снова наряжать манекен? Но Анжелочка хоть не просила об этом, а тут — обязан! Притом, что ждать от Анжелочки, я уже знал, а от этой?
«Любовь»? Про две «попытки» я уже рассказал.
Я заставил себя сосредоточиться на Лушином голоске, который всё это время пел в трубке:
— ...и шампанское, шампанское! Только, пожалуйста, что-нибудь приличное — «Клико» или «Моэтт»...
Неужели наконец-то мне удастся написать что-то приличное? Даже не верится.
Луша продолжала нести несусветную чушь.
