— Это ортодоксальные? — со знанием дела произнес я.
— Нет! — воскликнул Валера, почему-то радостно. — Это так называемые «пейсатые», чем-то они не согласны с ортодоксами, а те не одобряют их! Тут столько всего, что даже я не разбираюсь! — с веселым отчаянием он махнул маленькой ладошкой.
И наконец мы приехали на Брайтон-Бич, в знаменитую русскую нью-йоркскую колонию... погуляли по широко известной по фильмам Брайтон-Бич, широкой темноватой улице под железной крышей, по которой грохочет надземка, и наслаждались русской речью с южным акцентом. Зашли в книжный магазин. Да-а... когда-то везли лучшие наши книги из Америки — теперь тут на всех полках мы, сплошь наши издания! Ура.
И по узкой боковой улочке мы вышли к океану. Вдохнули простор.
Пока мы ехали через громадный Нью-Йорк, уже стемнело, и за гладким пляжем висела огромная тьма, в которой можно было увидеть мерцающие огоньки самолетов и кораблей.
— Вот так, — Валера махнул туда рукой — И все! И вплоть до самой Европы — ничего!
Мы помолчали.
— Вот! А теперь мы пойдем с тобой в ресторан. Не волнуйся — я тебя приглашаю!
Мы прямо с пляжа зашли в ресторан «Татьяна».
— Вообще, тут не так просто сесть, но меня здесь знают! — сказал он. И действительно, официант, мелко кланяясь, провел нас за очень удобный столик на возвышении. Я огляделся. Судя по самодовольным лицам вокруг, их тут тоже «знали» и весьма уважали.
— А теперь разрешите, — донеслось снизу, — поднять тост за нашего уважаемого...
Я пригляделся — и чем-то родным и забытым повеяло... Восьмидесятые наши годы, фактически не изменившись, перенеслись сюда. Так же вот было принято тогда отмечать все подряд целым учреждением или магазином, и такие же вот пышные женщины с высокими прическами царили за столом. Начался концерт — и сходство еще усилилось. Певцы были все сплошь «советские» родные, привычные, похожие то на Лещенко, то на Гурченко. Потом был объявлен акробатический этюд... свет драматично, таинственно, многообещающе погас, потом луч прожектора вырвал из тьмы изогнувшуюся девушку-змею в блестках. Разрешенный акробатический этюд, с запрещенными, а потому особенно сладостными, элементами секса. Валера даже привстал от волнения, зал следил за этюдом, замерев, иногда взрываясь аплодисментами. Господи — я чуть не плачу! Ушедшие, казалось, навсегда, восьмидесятые годы! У нас такого нигде не найдешь, у нас в самой глухой провинции такие бушуют стриптизы, от которых эти почтенные дамы выскочили бы возмущенно. Удивительная вещь! Люди эти уехали из Советского Союза, а мы в нем остались, но теперь Советский Союз сохранился лишь здесь — у нас и следов прежнего не осталось!
