Я хотел было сказать, что и у нас тоже иногда переводят слепых, но Валера, вскинув маленькую ручку, остановил мою речь.
— Но! — воскликнул он и, слегка сбавив пафос, повторил уже мудро и взвешенно. — Кто-то может подумать, что слепой, спрашивая, унижает себя — а может быть, ему не хочется унижаться? Вот! Щупай! — он заставил меня снова щупать пупырышки.
— Мд-а-а! — проговорил наконец я.
— Ты понял? — произнес он, слегка обессиленно, что немудрено было после такой вспышки. Под землей мы прошли молча, но как только поднялись на жаркий, раскаленный солнцем угол, последовала новая вспышка энергии, даже более яркая.
— Вот! Смотри! Ты видел!? — он торжествующе показал на огромного, почти обнаженного негра, с добродушной усмешкой сидевшего на асфальте недалеко от ступенек. Из одежды на нем, кроме плавок, была еще какая-то табличка, обрывок картонки с кривой надписью карандашом. — Ты способен понять, что там написано?
Я напрягся.
— Тейк ми оф... фо ту долларз?.. Можешь послать меня... за два доллара?
— Точно! — произнес Валера. Он быстро подошел к негру, они о чем-то побалагурили, и Валера, торжествуя, вернулся. Два доллара, правда, не дал, но он же и не послал его подальше, как предлагало объявление? — Понял теперь? Человек почти голый сидит в центре Нью-Йорка — и никто — заметь, никто, не делает ему замечаний, а уж тем более не унижает его: о таком тут давно никто не слышал. Человек предлагает послать его за два доллара подальше, и притом не чувствует ни малейшего унижения! Здесь все абсолютно равны. Я, преуспевающий адвокат, и он, нищий негр, только что поговорили на равных и расстались приятелями! Ты это заметил?
— Да-а-а! — уже привычно восхитился я.
Мы подошли к огромной стеклянной коробке — Пенсильвания-билдинг — и сошли в подземный гараж. Он подал квиток дежурному в лампасах и позументах, и тот быстро пригнал из какого-то глубинного этажа (тут, кажется, семь этажей вниз, небрежно сказал Валера) машину моего друга: огромный, молочного цвета «Линкольн». И мы поехали по нью-йоркским улицам, забитым оживленными толпами: все стремились куда-то, несмотря на испепеляющую майскую жару.
Мы выскочили на мост через Ист-ривер и въехали в низкоэтажный Бруклин. Как пояснил мне Валера, ерзая на сиденье, мы едем по Оушн-вей (Океанский путь), главной улице Бруклина. Улица была широкая, тенистая, за деревьями стояли маленькие одинаковые домики, вроде тех, что строили у нас после войны пленные немцы. Прохожие были на удивление одинаковые: несмотря на жару, в душных черных костюмах, в черных шляпах, с длинными завитыми пейсами, похожими на пружины, свисающими из-под шляп.
