Конечно, «вольнолюбие» наших граждан очень симпатично, оно в крови у нас, «бродяга» всегда на Руси был фигурой популярной — и даже легендарной. Читаешь даже с некоторой завистью, как люди, потеряв надежную работу и кров, нашли зато много другого, главное — примеры душевности, доброты, стойкости, юмора, выдумки и даже любви и счастья, которых в размеренной скучной жизни поймать нелегко. Но, как говорится, что русскому здорово, то немцу смерть. Трудно тут что-либо советовать. Похоже, что рассказчики даже слегка гордятся своей вольностью и даже своими ошибками. Есть ощущение, что если их вернуть к правильной, размеренной жизни — они снова потеряют ее, совершив ту же или похожую ошибку.
Человека трудно переделать, и, как это ни горько звучит, большинство людей к зрелому возрасту находят наиболее подходящий для них образ жизни, и часто он далеко не самый блестящий. Конечно, замечательно, что в газете ведется правовая и гуманитарная поддержка бездомных — никакой «гражданской казни» эти люди не заслуживают. Прежде всего — они жертвы своих родителей, своей среды, жертвы, оказавшиеся за бортом при катастрофическом столкновении двух гигантских лайнеров — социализма и капитализма.
Надеюсь, что наше общество — и не без поддержки газеты «На дне» — сумеет доказать, что оно отнюдь не самое негуманное в мире, а может быть, наоборот — самое доброе и умное.
Петербург исчезает. Уже не найти и следов того прежнего Петербурга, в котором я когда-то жил.
Завтракали мы обычно в молочном кафе «Ленинград» — мраморном, прохладном, спокойном. Чуть дальше за ним в сторону Московского вокзала была знаменитая «Сосисочная» мясокомбината, где в обеденное время зеркала на стенах запотевали от пара, поднимающегося от аппетитных чанахи, солянок, харчо. Вечер, переходящий в ночь, мы встречали в полутемном «Севере» с абажурами на столиках — интимном, уютном, с элегантной публикой, с кумирами тех лет — адвокатами, художниками, артистами. Если праздник, твой личный или общий — то в «Астории» или «Европейской». И везде были если не родные, то милые лица, близкие, приятные люди, которые в промежутках между посещениями этих заведений успевали работать в НИИ, делать архитектурные проекты, сочинять музыку, снимать кино, учиться или преподавать. Но главное — они делали Петербург, называющийся тогда Ленинградом, своим, близким, уютным, интеллигентным, веселым.
Сейчас можно пройти весь Невский — и ничего не узнать, никуда не зайти, так и не найдя знакомого, уютного места. Наверное, нигде в мире не меняют так часто лицо и суть главной улицы. Почему-то исчезают самые насиженные, уютные, привычные людям места — и после долгого ремонта открывается что-то совсем другое, непривычное и непонятное, которое вряд ли в ближайшие десятилетия станет столь любимым, как бывшее на этом месте «тепленькое местечко». Почему исчез ресторан «Восточный» — самое «теплое» место для встреч, знаменитые «подвальчики» на Невском? Раньше объясняли этот геноцид по отношению к уюту происками партии, которой надо было время от времени всех разгонять, чтобы не составляли заговоры. А сейчас что? Новые, даже яркие декорации, возникшие вместо прежней жизни, вряд ли наполнятся (а если наполнятся, то очень нескоро) тем человеческим, историческим, духовным содержанием, что копился здесь — и был вытряхнут безжалостно. Видимо, кем-то, для кого дух Петербурга не значит ничего. Наверное, они скажут так: «Маркетинг диктует — изменить профиль этого заведения». Но что важней — маркетинг или исчезающий дух города? Неужто кто-то хочет, чтобы наш дух, а вместе с ним и сами петербуржцы, исчезли навсегда — больно уж привередливое, к тому же нищее племя? Закрываются парикмахерские, булочные, бани — вряд ли в них пойдут приезжие японцы, а на петербуржцев — наплевать. Вместо знаменитых прежде в городе мест, на самых красивых углах открываются однообразные забегаловки американского «Фаст-фуда», магазины ковбойской или спортивной одежды, и Невский, который столько в себя вмещал, становится похож все больше на мейн-стрит стандартного техасского городка.
