— Ну — весь не весь... но частично — да!
— Сейчас еду.
“Только бы без посредников!” — подумал я.
Через полчаса она вошла в мою комнату, и мы, не теряя времени, накинулись на еду, покончив с едой, накинулись на пиво, покончив с пивом, накинулись друг на друга, покончив друг с другом, кинулись на газеты: ведь интересно, что в мире — две недели прошло!
Потом я ушел в свою кочегарку — она осталась. Когда я пришел с ночной смены, в койке лежал какой-то человечек удивительного, не здешнего оттенка.
— Массаж! — деловито проговорила она. — Сеанс — десять рублей!
— Надо же какой... прямо шоколадный! — Я ревниво поглядел на него.
— Съедим! — Она щелкнула зубами.
Потом я встречал шоколадных все больше, потом вдруг в разгар ночной смены она пришла в кочегарку вдвоем с сумкой — прощаться.
— Ну скажи, только честно, — ты хоть немного еще любишь меня? — куражилась она.
Я молчал. Прикрыв глаза, прикусив губу, она дернулась к топке, но как бы удержалась. Я сидел неподвижно. “Саламандра танцует в огне” — вспомнил я фразу из старой книги. Замелькали вверх по лестнице ноги — она исчезла.
Впрочем, кого не встретишь в аэропорту! Встретил я и ее. Дело было так: накануне меня вдруг разыскал большой литературный генерал, зашел в кочегарку: “Возьми корку хлеба от меня — и запиши там у себя в мемуарах”. Я записал.
На следующий день в аэропорт прибыл настоящий генерал — с кортежем мотоциклистов, с эскортом, весь в лампасах и аксельбантах. Рядом с генералом шла она. Не знаю, стала ли она военной, — не пойму, но плащ у нее был с большими алыми отворотами, а-ля Тухачевский. Я скромно стоял в толпе, в своей незаметной форме старшего кочегара. Она вдруг оказалась рядом, прильнув, зашептала:
— Это все так, ерунда... Просто — генерал этот пишет детские басни, а у меня есть знакомые в журнале “Уголек”, поэтому все эти церемонии...
Я позволил себе несколько усомниться. Глядя в суровые глаза генерала, мало верил, что он пишет детские басни. Скорее — детские басни сочиняет она.
Через неделю я получил открытку из Москвы: “Да, ты недостоин быть отцом моего ребенка! Поиски продолжаются”. Через месяц пришла телеграмма, почему-то из Рима: “Жива. И плету кружева”.
Мартына я тоже встретил. Я стоял в том же самом кафе, кстати, в той же жизненной ситуации, что и вначале.
Мартын вошел внезапно и стремительно, зорко огляделся. Потом вдруг небрежно скинул пальто. Как бы предполагалось, что сзади кто-то должен его подхватить, но никто не подхватил, и оно плюхнулось в грязь. Я внутренне дернулся, хотел поднять, но гигантским усилием удержал себя: может, он специально сбрасывает, чтобы другие поднимали?
