Он умолк. Мы шли по поселку... Ледяное солнце, ветер рябил лужи.
Вскоре мы углубились в пеструю толпу.
Что у нас может служить центром оживленной жизни? Ну, ясное дело, только одно — пивной ларек!
Объектом всеобщего внимания был шут — растрепанный парень с блестящим взглядом, в пестрых пижамных брюках из-под пальто.
— Пальто у тебя, Микола, славное! — говорил заводила из толпы. — Только вот маленькое больно. У школьника, что ли, его отнял?
— Да нет, то историческое наше пальто! — говорил Николай. — Тут у нас на отделении один мужик умирал и перед смертью приказал жене: ты пальто мое не уноси, здесь оставь. Пусть ребята за пивом бегают в нем. Если унесешь — с того света за ним приду. Так вот оно! — Николай повертелся, демонстрируя модель.
Тут глаза его столкнулись с тяжелым взглядом Гридина из-за выпуклых очков.
— Кто такой был Ганнибал? — глядя в сторону Гридина, но как бы его не замечая, с вызовом произнес Никола. — Тот, который всех...
Гридин подошел к нему, молча вырвал у него из пальцев пивную кружку, поставил на залитый пивом прилавок.
— Иди в палату! — резко сказал Гридин.
— А что там делать, Владимир Дмитриевич?
— Иди в палату!
— А что там делать теперь, Владимир Дмитриевич? Все больные разбежались — кто домой, кто по бабам. Мы бесхозные теперь. Свобода! Санитарки хахалей потчуют, санитары все пьяные в сиську, столовая на ремонте — сухим пайком выдают, да и его воруют. Доктор Мейлахс чаще раза в неделю к нам не ходит, да и что возьмешь с него — восьмой десяток уже! — Николай дерзко посмотрел на Гридина и с вызовом снова взял с прилавка свою кружку.
Гридин подошел, в упор смотрел на него, потом резко толкнул его в грудь. Пиво хлестнуло из кружки прямо на историческое пальто.
— Больно много берете на себя, Владимир Дмитрич! — побледнев, проговорил Николай.
— Обнаглели там у себя!
Да, наша “вылазка из крепости” явно не увенчалась успехом — да и могла ли она им увенчаться?
— Ну уж... как-то вы... чересчур! — Я повернулся к Гридину.
— А ты иди в монастырь! — резко сказал мне он. — Хоть ты и ни там не нужен, ни здесь!
Николай заплакал. Я вдруг почувствовал к нему острейший прилив любви — любви одного изгоя к другому.
“Да, никогда мне ни с кем не соединиться!” — вдруг понял я на этом ветру, выбивающем слезы.
— Пойдем, Микола, отсюда! — Я взял его за локоть, повел.
Тут, кстати, я вспомнил, что окончил специальность “Штепселя” — так что тоже не бессмысленный человек, — и мы с Николаем неплохо провели время в поселке: врезали два замка, вмазали два выключателя. Потом я ехал в каком-то вагоне, радостно хохотал, всех тормошил.
