Утром я объехал намеченные места: я — “чукча”, мне нечего делать. Одного щита не было. Не было и самой конструкции. Видимо, местные власти не смогли придумать для нее нового употребления — прежде на ней размещались портреты “лучших людей района”. На другом щите был другой плакат. Из наклеенных один был заклеен какой-то наборной афишей — только шрифт. Наконец в одном месте я нашел его. Чем-то острым был выскоблен правый глаз. Не совсем выскоблен, не целиком: он отвратительным бельмом выделялся на лице, на свежем плакате. Порча?
Я нашел еще один плакат с тем же увечьем. Я — “чукча”, мне нечего делать, я мотаюсь по городу из конца в конец, но я не единственный “чукча” в этом городе. Кто-то еще до меня мотался тем же маршрутом... Стоп! Не было никакого маршрута: нет никакой закономерности в этих передвижениях — выбор случаен. Кто-то так же, как я, ездил по городу, но только для того, чтобы испортить эти плакаты.
— Мото-ор!
— Снято.
— Мото-ор!
Три дубля. Три дубля, чтобы — наверняка.
Это не порча, не заклятье — это знак.
Комментатор кончил говорить и поджал губки. У него была такая манера. Я не дернулся, не похолодел, и если вцепился в подлокотники кресла, то лишь затем, чтобы встать и переключить программу. Но происходящее на экране уже не интересовало меня. Вопрос, мучивший меня на протяжении трех дней, получил разрешение.
Оператору не дали поиграть камерой, крупным планом подать детали — это был не тот материал, а может быть, дело было в чем-то другом. Во всяком случае, ему не удалось, как он это любил, ни посмаковать труп, ни показать широко разинутый в предсмертном крике рот, ни страшную кровавую рану на месте левого глаза, ни залитое кровью лицо и подушку. Сведенная судорогой рука не собрала и не скомкала покрывало, рука вообще не была сведена судорогой, просто свисала с кушетки, касаясь расслабленной кистью пола, точнее, паласа — нет, не удалось показать выразительного кошмара. Все, что я успел увидеть, это абстрактную картину на обоях в серебряную полоску да блестящий целлофановый кулек среди уже впитавшихся пятен крови на паласе, возле буфета.
Вот и все. Сообщали, что ее убили, очевидно, ударом стилета в глаз (очень сильным ударом), что убили ее, когда она лежала на кушетке, и вероятно, с закрытыми глазами, а значит, убил кто-то хорошо знакомый. (Комментатор любил дедукцию.) Были ли у нее на руках и ногах посмертные пятна. Комментатор на это не обратил внимания, во всяком случае, не обратил на это внимания зрителей. Никого из вечно толкущихся в ее квартире “сыров” на этот случай как раз не оказалось. Странно.
