Тогда я сказал: «Я понимаю, что в том, что случилось, нет твоей вины. Но я не могу переступить через это. И обойти этого не могу. Прости. Не могу. Похоже на то, что весь мой посттравматический стресс превращается теперь в твой голос и твое имя».
И потом, коль скоро я терзать себя пустился, я вспомнил еще, что сказал старику, который провез меня через Иллинойс. Тому, кто слышал мой разговор с Керри.
«У меня просто такое… отвращение… к ней. С того раза… вы понимаете. После того, что произошло. Такое ощущение, будто ты попал в такое место, где отучают от курения, и каждый раз, как ты тянешься к сигарете, тебя бьют электричеством. Нет. Такое сравнение не годится. Потому что слишком много действий. А здесь — одно большое. Тут ощущение, словно съедаешь кучу еды, а потом тебя тошнит. И может быть, тебя и тошнит-то не из-за этой еды. Может, ты съел три тарелки какой-нибудь там лапши-феттуччине, а потом подхватил желудочный грипп. И ты всю ночь не спишь, и тебя рвет этой самой лапшой. Больше ты ее есть не станешь. Гарантированно. Это железный рефлекс».
Так что, может, такое было возможно. Враз утратить чувства. К чему угодно.
Я вышел из машины и пошел обратно ко входу в больницу. Но страж порядка поджидал сразу за первыми раздвижными дверями. Глядя на меня, он покачал головой.
Так что я поехал обратно к дому.
А что еще мне оставалось?
24 ноября 2001 года
Меня ввели в помещение, где стояли примерно с десяток деревянных столиков.
По другую сторону одного из них сидел Бен.
Он сидел на стуле, сгорбившись, обхватив руками колени, и раскачивался. Раскачивался.
Охранник указал мне на стул напротив Бена, и я сел.
— Привет, брат, — сказал.
Долгое молчание. Может, больше двух минут. Я уже подумал, может, Бен совсем онемел. Может, навсегда.
Потом зазвучал тоненький голос Бена:
— Ты обманул меня, дружище.
— Когда это обманул?
— Ты сказал, что все будет хорошо.
— Я не обманывал. Я ошибся. Я думал, что все должно быть хорошо.
— Вот, а ничего не хорошо. Значит, ты обманул.
— Вот что, Бен. Я ведь думал, что ты не совершил ничего дурного. Но если ты бросил спичку, от которой занялся пожар, то я ничем не могу тебе помочь.
Он поднял голову, словно бы взглянуть на меня. Только — в обычной манере Бена — взгляд его ушел от моего лица градусов на тридцать.
Он не ответил.
— Расскажи мне, братишка, что произошло.
— Я тебе уже рассказывал.
— Полиции ты сказал, что бросил ту спичку. Мне ты этого не говорил.
— Ты кричал на меня. Я не мог думать.
