— Давай погадаю, герой, — спокойно предложила она.
Егоров насторожился. Он почти физически ощутил, как она запускает свою опытную руку в его прошлое и роется там бесцеремонно. О своем будущем он почему-то и вовсе не подумал.
— Не надо, — отрезал он, — все давно известно.
Цыганка внимательно заглянула ему в глаза.
— Зря не хочешь, — сказала она. — Тебе еще долго жить.
Егоров удивился точности попадания. Почему она узнала, что он думал о своем прошлом и начисто забыл о будущем?
— Нет, не надо, — твердо отказался он. — Ничего не хочу знать. Пусть лучше будущее ждет меня, чем я его.
— Ты мне не веришь, — сказала цыганка.
Она с трудом оторвала свой тяжелый взгляд от Егорова, и взгляд этот упал вниз, на спичечный коробок, что лежал на столике, рядом с бутылкой молока. Цыганка осторожно взяла коробок двумя пальцами, высоко приподняла его в воздух и разжала пальцы. Коробок повис над столиком. Егорову показалось, что прошла вечность, прежде чем коробок брякнулся на стол.
— Гипноз, да? — спросил Егоров.
— Нет, — протяжно молвила цыганка, — не гипноз.
— Фокус?
— Не знаю, — зевнула она.
— А еще раз можешь?
— Не хочу, — усмехнулась она, — ты ведь все равно не поверишь.
Она была права, поверить в этот фокус было все равно что поверить в черную магию, в летающие тарелки и бермудские треугольники. Он не мог на это пойти, даже если бы они существовали. Он спрыгнул с полки, положил на коробок пять рублей и вышел в коридор.
Цыганка протяжно зевнула ему вослед.
«Кто они такие и куда стремятся? — думал Егоров. — Кочевники, совсем другие люди. Мы, оседлые, видим мир только перед собой, впереди себя. Наш мир — картинка, интерьерчик в рамочке нашего «я». Он всегда подсмотрен из окна вагона или самолета. У нас за спиной всегда есть тыл — дом, нора, самолет, — где мы можем спрятаться от мира. У кочевников все наоборот: их мир существует вокруг них, они принадлежат всему миру и не насилуют его осмыслением».
Поймав себя на этих странных размышлениях, Егоров очень удивился им. Никогда раньше он так не думал.
Он отказался гадать у цыганки не только потому, что не верил предсказаниям судьбы, но, главным образом, потому, что будущее его еще ни капли не интересовало. Он ехал за новой жизнью, но душой весь оставался в прошлом. Он решительно порвал с прошлым, зачеркнул его, поставил точку, но душа его оставалась там, в единственной реальности, которую он в этом мире освоил, — в реальности неба и полета. Земная жизнь казалась ему призрачно-тусклой, серой и почти нереальной. Ничего интересного на земле он для себя представить не мог.
