— Берегись! — заорал он и врезался в землю.
— Ты разбился? — спросила она.
Он открыл глаза и удивился. Они лежали на дне громадного зеленого водоворота, лежали, вцепившись в березовый ствол, а все остальное кружило, летело и разлеталось во все стороны, как из воронки.
— Держись! — крикнул он, нашел ее руку на березовом стволе и крепко сжал в своей.
— Держи меня, не то улечу! — сказала она и, отпустив березовый ствол, прижалась к нему всем телом так судорожно и цепко, будто и впрямь могла улететь.
…Очнулся он от холода и долго ничего не понимал вокруг. Ему показалось, что он пропадал очень долго и что-то случилось необратимое и страшное, что-то сместилось во времени или пространстве, и теперь все потеряно, и ему уже никогда не найти дорогу назад. Странная и дикая тишина окружала его. И когда что-то живое и большое заворочалось в темноте, сердце его остановилось. Что-то надвигалось на него, четвероногое и косматое. Сердце не билось, он притворился мертвым и даже закрыл глаза. Что-то склонилось над ним, обдав горячим дыханием.
— Теперь-то мы точно потерялись, — прошептал знакомый голос.
— Угу, — он с трудом перевел дыхание, потянулся и, зарывшись лицом в спутанную косматую гриву, задохнулся от ее горького запаха.
Он забыл Настю сразу же, как только научился летать. Забыл раз и навсегда, полностью и окончательно. Им уже владела более сильная страсть, он уже принадлежал другой стихии. Он был влюблен, счастлив взаимностью, и женщинам там не было места. И ни разу в жизни он не оглянулся назад и не пожалел об утраченном.
Только теперь… только теперь… теперь он отлучен, забыт, заброшен в этом чужом и пустом мире!.. И никогда, никогда уже больше не взлетит…
Взгляд Егорова поспешно возвращался обратно в купе и встречался со взглядом молодухи, что качала своего ребенка. Нет, она не ловила его взгляд, она просто глядела на Егорова, как тот глядел в окно, глядела рассеянно и диковато, не стремясь к контакту, но и не боясь его. Этот почти звериный взгляд, пристальный и безучастный одновременно, принадлежал чужой реальности, такой же таинственной и непостижимой, как чужая цивилизация. В этом диком взгляде явно присутствовал элемент гипноза, потому что всякий раз Егоров ощущал во всем теле приятное оцепенение, и его невольно клонило в сон.
Только однажды взгляд цыганки будто ожил. Казалось, она впервые обнаружила присутствие Егорова. Факт этот ее несколько озадачил, взгляд сделался упорным и настойчивым, будто у ребенка, который подолгу может разглядывать любой предмет, забывая, что человек — предмет одушевленный и подобное пристальное изучение ему может быть неприятно. Или как раз наоборот, ребенок настолько увлечен созерцанием предмета, что начисто забывает о собственном существовании, и если ему об этом напомнить, он внезапно краснеет, в панике бежит прятаться, зарывается лицом в юбку матери. Словом, цыганка впервые обнаружила Егорова в поле своего зрения, и впервые факт этот дошел до ее сознания.
