А вы, господин граф Антон Спиридонович? Или, по-нашему, господин Шпиро! Прослышал про мою болезнь и обрадовался: как-никак уходит из жизни последний свидетель твоего нравственного падения! Помнишь ли, милок, где и каким я тебя нашел?! На кирпичном заводе, на досках, скрючился подле теплой трубы и зубами стучишь. А от твоей щетины и рванья стошнило бы даже шанхайские трущобы. За одежду и первые пятьдесят динаров вы, ваше превосходительство, господин молодой полковник из армии Врангеля, руки мне целовали! А теперь ты стоишь передо мной прямой, как копье, белый, холеный и гордый, как покинутый дворец, и с презрением смотришь на этот организованный хаос превращения балканского крестьянина в первого гражданина Европы, и пуговицы на твоих крахмальных манжетах для тебя важнее человека, твоего благодетеля, меня, дурака, собравшего вас здесь себе на голову, людям на позор! Ну что, если бы я с тобой обошелся, как положено по классовому принципу, раз уж ни Ворошилов, ни Буденный этого не успели? Ты бухгалтер, а корчишь из себя декана экономического факультета, взирающего на подлинных деканов, как на бухгалтеров!
А ты, Радислав, со скрипучим протезом вместо ноги! Ты, товарищ председатель совета инвалидов! Почему ты косишься на меня так мрачно? Разве я виноват в том, что тебе не дают медаль первоборца? Где это видано, чтоб давали медаль тому, кто носил кокарду до самой капитуляции Италии? Напрасно ты обиваешь пороги военкоматов и досаждаешь нашим землякам — генералам! Из уважения к твоей культе они любезно примут тебя, но заявления не подпишут. Во всяком случае, пока я жив и они живы. Ведь это я взял тебя в плен, товарищ Радислав, да еще шомполом вдарил за попытку к бегству — что ни говори, а все лучше, чем расстрелять! Я просил в штабе не посылать тебя в штрафной батальон. Теперь ты загордился. Еще бы — вон какой гладкий от сидячей жизни на инвалидной пенсии, скрипишь с таким видом, словно на тебе все протезы революции, а я бы этакому другу и стражу нашей революции, во имя этой самой революции, перебил и вторую ногу. Другие, не чета тебе, да и здоровьем поплоше, сидят в табачных лавках, привратницких и на телефонных станциях, а ты гуляешь себе по Лабудовацу, вынюхиваешь да высматриваешь, нет ли где какой поживы, так и вертишься то в комитете, то на складе Красного Креста да морочишь голову честному народу запоздалым геройством.
О наше военное милосердие, ведь и ты подчас меры не знаешь!
