— Госбезопасность!
Он чуть было не присел в реверансе.
Внизу дремала сумрачная торжественная тишина. Я уж было решил, что попал в храм. Но тут в глубине коридора, с правой стороны, я заметил стеклянную дверь, за которой на кожаном диване лежал солдат в полном снаряжении, с автоматом. С помощью телепатии я передал ему: «Отдыхай, пехота!» — и стал подниматься по лестнице.
Навстречу мне шел какой-то странный шум. Казалось, огромная бумажная птица машет крыльями, отряхивая перья. Поднявшись на площадку, я узнал тихую пулеметную стрекотню пишущих машинок, доносившуюся из многочисленных канцелярий.
Когда-то бумаги, печать, канцелярия вызывали во мне тайный трепет. Это было до тех пор, пока судьбой таких сиволапых мужиков, как я, распоряжались другие. Теперь я знаю, как фабрикуются документы, сколь относительна их сила и какие мелкие и низменные душонки подчас обретаются за дверьми кабинетов. И потому поплевываю на этого бумажного великана, который первейшим своим долгом почитает снять с тебя все мерки и данные, где, когда и почему ты родился, куда вписан, и лишь после этого позволит тебе открыто быть самим собой. Может быть, во мне говорит мстительное презрение недоучки к разной писанине? Что поделаешь? Я за всю начальную школу исписал только две тонкие тетрадки. Да и в тех остались две чистые страницы, которые покойный дед употребил на самокрутку. «Ладнехонько дымит школа, мать ее за ногу…» — говорил он, млея от удовольствия.
Из середины коридора прямо на меня двинулся взводный, хорошо вооруженный для ближнего боя. По походке его я определил, что он воевал. Но глаза сами собой отметили полумрак вестибюля и нижнего этажа. Я быстро сунул руки в карманы брюк. Полы пиджака вздернулись, открыв огромный револьвер. Это было мое удостоверение личности. Глаза дежурного потеплели. «Свой», — заключил он сразу.
— Здорово, дружище! — сказал я тоном на чин выше собеседника.
— Здорово.
— Министр у себя?
— Нет.
— Нет так нет… А к начальнику можно?
— К какому? Их тут шестнадцать.
— А к тому, что машины распределяет.
— Машинами ведают трое.
— Спасибо.
— Не за что.
— А просто так. Значит, можно?
— Проходи!
Я мигом сообразил, какая мне нужна дверь, и тихо и робко постучался. Ну как есть проситель, сознающий в душе, что не имеет никакого права соваться сюда со своей просьбой. Я весь превратился в этот едва слышный стук. Что поделаешь! Опыт пяти поколений! С шапкой под мышкой открыл дверь и приниженно засеменил — чтоб поняли люди, как высоко я ставлю этот центр справедливого распределения!
