— И бисквит? — заметила его взгляд кассирша.
— Вы правы, — согласился комиссар.
Опершись на шероховатую стену у камер хранения, он откусывал от бисквита и мрачно размышлял. За что можно убить? Убить, чтобы упала и лежала, в чёрной луже за ржавой остановкой? Чтобы нож с жирными отпечатками торчал у неё из груди? Кто бы он ни был — комиссар не сомневался, что это «он» — нет ему спасения. Ребята уже рыщут по картотекам, трясут, шерстят — не уйдёт! Подонок.
Он вошёл в кафетерий, взял травяного чая и сел за столик. С каждой минутой его ненависть возрастала, и вот он уже воображал себя палачом, приводящим в исполнение смертный приговор. Никакого красного капюшона, лишь простая пилотка, чтобы злодей видел лицо и глаза: чёрные, твёрдые, полные справедливости. Выстрел! Выстрел! Выстрел! В этот момент позвонили сержанты.
— Кто она? Нашли? — комиссар промакнул пальцами уголки глаз.
— Технолог со швейной фабрики, — чётко отрапортовали они.
Отпечатки на ноже тоже были опознаны: инженер сорока лет, ранее не привлекался, адрес, телефон. Комиссар вскочил, стул со скрежетом упал, буфетчица вздрогнула. Он бежал к машине, на ходу отдавая приказы в трубку. Газу, газу! Он с рёвом летел по проспекту, и всюду его ждал зелёный. Это было близко: два поворота вглубь узких улиц, сумрачная пятиэтажка в зарослях осин и боярышника.
Сержанты уже ждали: почёсывали под жёсткими бронежилетами, притопывали чёрными берцами. Он махнул рукой, и они рысью вбежали в парадное, спугнув кошку. Квартира номер четыре, дверь в коричневом дерматине. Протяжный звонок — отрывок из Моцарта. Стук сердца, ясность сознания и готовность к правосудию. Инженер открыл сразу: небритый, невзрачный, в вязаном свитере. Глаза в глаза.
— Ты зарезал? — спросил комиссар прямо.
— Не отрицаю, но прошу выслушать, — произнёс инженер кротко.
Они прошли в квартиру и расселись: комиссар в кресло, инженер на кровать, сержанты на табуреты. Инженер тут же встал, шагнул к шкафу и раздвинул дверцы. Сержанты дёрнулись к пулемётам, но комиссар поднял палец: подождём, что он покажет. Инженер доставал и раскладывал на кровати бельё: трусы, майки, футболки. Всё было чистое, выстиранное, кое-что даже определённо ненадёванное.
— Видите эту одежду, товарищи милиционеры? Что скажете? Лично я скажу лишь одно: это гнусная насмешка, низменное издевательство! Ненавижу! Что? Почему? Вы серьёзно спрашиваете — почему? Потому что внутрь каждых трусов, каждой фуфайки вшита предательская этикетка! Она щекочет, она колется, она жжётся и сводит с ума! От неё невозможно избавиться! Эту скользкую мерзость нельзя обрезать — она станет зудеть ещё пуще, её нельзя выпороть — она прошита тройным стежком! Иные говорят: отечественный мол производитель, тёмный, кондовый. Врут, товарищи милиционеры! Извольте наблюдать: известнейшая шведская марка, куплено в Италии. Всё то же, видите? Остаётся только носить трусы навыворот — но какое унижение! Годы унижений, друзья! И кто ответит за это? Кто повинен в наших мучениях? Кто? Да, я зарезал. Но должен же кто-то отмстить? Стоит же зуд миллионов хотя бы одной гадкой тётки?
