Эдик и Водолаз сложились в лотосы, достали затёртую колоду игральных карт и приступили к сдаче. А Ник, плавно, но внушительно жестикулируя, пытался донести до Ситки какую-то, очевидно крайне важную истину. Азиат слушал не перебивая. Лишь маленькая голова его, накрытая песцовой копной, то кивала в согласии, то отрицательно покачивалась из стороны в сторону. Скрипнула входная дверь, и вслед за потоком густого морского воздуха в помещение прокрался тощий чернявый кобелёк с обрезанным портупейным ремешком вместо ошейника. Осмотревшись, пёс осторожно проковылял к печке, лёг, сперва съежившись, но растягиваясь по мере осмеления. Быстро согревшись, он начал засыпать, громко пукнул в полудрёме, испугался, проснулся. Гавкнул фальцетом и снова заснул. Водолаз выгреб из кармана пачку «Юбилейного» печенья, с хрустом распечатал её и положил перед сопящим собачьим носом.
— Хавай, бродяга.
Пёс не отреагировал. «Терц — от десятки бубей», — сообщил Водолаз своему партнёру и поменял расположение спичек, которыми велась запись. Ник продолжал энергично жестикулировать и до Филина донеслись обрывочные тезисы его пламенной речи: «Методика безоговорочного подчинения… Бог для бесов…» И чуть более развёрнутая мысль о былинных богатырях, которые всегда сражались по заданию своих правителей. Но прозревали и отправлялись мочить самих правителей.
— Народ это дело приветствовал, — подытожил Ник. — Вот и вся внутренняя философия нашей общественной жизни.
— В философии одна сплошная изворотливость, — обмолвился наконец Ситка. — Плевал я на неё! Люди просто жить хотят по-человечески. А живут… Вот, в окно посмотри, как они живут… Беспомощная сила. Богатыри валетом бьются, — кивнул он в сторону Водолаза. — Вот, послушай…
Ситка зарылся в приваленный к стене рюкзак, достал из него небольшую книжицу в мягком переплёте, название которой стёрлось и не подлежало идентификации. Слюнявя пальцы, он начал быстро перелистывать её, остановился на искомой странице, совершенно неожиданно водрузил на нос круглые, как у Джона Леннона, очки и принялся зачитывать, спотыкаясь на некоторых словах: «Почему в нас такая жажда жизни? Ведь жизнь — это игра, из которой человек никогда не выходит победителем. Жить — это значит тяжко трудиться и страдать, пока не подкрадётся к нам старость, — и тогда мы опускаем руки на холодный пепел остывших костров…Только Жизнь причиняет страдания. Но мы любим жизнь и ненавидим смерть. Это очень странно…»
