Рогнеда прищуривается:
— Да, это очень красиво, особенно, если длинные волосы.
— У него таки они и есть.
— И если…
Рогнеда запинается, глаза у нее вспыхивают холодным блеском.
— Что же он вам говорил?
Танечка смущается, теребя коричневый передник.
— Он мне сказал, что я василек, еще нетронутый пылью. Он очень красиво говорит, как стихами.
Рогнеда насмешливо оглядывает девочку.
— Это плохо, Танечка, плохо: красиво говорят только люди бездушные, они больше думают о красоте своих слов, нежели о теплоте и благородстве содержания. Пожалуй, Танечка, ваш новый знакомый — пустой человек, я бы вам посоветовала не думать о нем.
Танечка огорчается:
— Ну вот, почему же?
Гремит звонок, перемена кончена.
— Mesdemoiselles! А vos places! — звонко говорит Рогнеда, входя в классную комнату.
И раздраженно стучит по столу корешком записной книги.
— Mesdemoiselles!
Класс затихает.
Входит рыженький учитель русского языка, в обтрепанном вицмундире. Начинается урок.
Рогнеда притворяется, что наблюдает за порядком. Мысли ее длинной извилистой тропинкой убегают куда-то вдаль. Ей тоскливо, невыносимая скорбь наполняет жгучим ядом все ее существо.
Она думает о Ковалеве. Он обещал прийти сегодня. Она сыграет ему что-нибудь печальное и скажет о той смерти, которою ома хочет умереть. Она хочет умереть позднею весною, на поле, окруженная смеющимися цветами… Тихий ветер обвеет ее волосы, высокое солнце согреет ее золотом благодатных лучей… И кругом будут стрекотать неумолчные кузнечики, а кукушкины слезы будут тихо дрожать на хрупких стебельках.
Рогнеда издевается над собою:
— Однако, милостивая государыня, вам не чужд мелодраматизм! Девица, любящая эффекты!
…После уроков, когда гимназистки шумною толпой выбегают из класса, к ней подходит Танечка и умоляющим голосом спрашивает ее:
— Ведь вы не скажете?
— Какая вы глупая, Таня, ну, зачем я буду говорить? Да и что я могу сказать, — что у вашего отца был гость, что вы с ним беседовали?
— Все-таки никому, никому… До свидания, Рогнеда Владиславовна!
Рогнеда сухо прощается с ней и, низко опустив голову, идет за убегающей Таней в швейцарскую.
«Двадцать шесть лет! — думает Рогнеда, спускаясь по широким ступеням каменной лестницы в нижний этаж. — Скоро я буду старая дева, вот почему я иногда такая раздражительная».
Лысый швейцар подает ей пальто, галоши, шляпу и зонтик.
— Никак опять дождь?
— Так точно-с, самосильно дождит.
Он открывает перед нею дверь. Над улицей повисла густая серая сетка: ни солнца, ни солнечной радости, ни светлых зданий, ни оживленных лиц, все серо, мутно, вяло и угнетено монотонно падающим дождем. Даже собаки бегут, поджимая хвост и понурив морду. У извозчичьих пролеток подняты верхи; пешеходы прикрылись безобразными кожанами и дождевыми зонтиками.
