Астрид мельком проглядела карточку и на мгновение застыла. Место утраченных в результате угасания воспоминаний в основном занял обширный каталог картотеки.
Она вызвала из эфира куб Хинтона – текучий, меняющий форму кристалл размером с игральную кость. Он представлял собой уникальный адрес в четвертом измерении, куда можно было мысленно переместиться, как с помощью Билета или маячка в эктофоне.
Питер устроил спектакль, хмуро глядя на куб.
– Знаете, Астрид, мне что-то нехорошо. У меня был неудачный контакт с медиумом, оставивший нас обоих с головной болью размером с Гибралтарскую скалу. Вы мне не поможете?
– Конечно. – Она наклонилась ближе. – С удовольствием.
Питер подмигнул ей. Всегда можно найти изъян в любой системе, как бы тщательно ее ни сконструировали. Этому его научил философ Людвиг Уншлихт.
* * *
Это случилось семь лет назад, на втором году учебы Питера в Кембридже.
Лекция была странной с самого начала. Доктор Уншлихт вошел в аудиторию Тринити-колледжа, поставил стул в центре небольшого свободного пятачка и сел. Некоторое время он просто сидел молча, на лице отражались напряженные раздумья. Немецкому философу было около пятидесяти, но он запросто сошел бы за тридцатилетнего. Орлиный профиль и густые каштановые кудри поверх высокого лба.
И наконец он начал разрезать воздух правой рукой.
– Я снова и снова буду пытаться доказать, что так называемое математическое открытие куда правильнее назвать математическим изобретением.
При этих словах Питер яростно стиснул учебник и перьевую ручку. Уж конечно, в математике совершают открытия, а не изобретения! Изобретение – слово низшего порядка, больше подходит для инженеров. Математика – наука о законах всех возможных миров. Он оглядел остальных студентов в аудитории и с разочарованием убедился, что никто не пришел в бешенство.
И все же лекция доктора Уншлихта оказалась настолько же захватывающей, насколько и странной. Он не делал записей, только говорил. Время от времени останавливался и что-то бормотал себе под нос, сведя брови в попытке вытащить мысль из невидимого колодца собственной воли. Когда он снова начинал говорить, утверждение было превосходно сформулировано, логично и, на взгляд Питера, являлось полной ересью.
– Задумаемся над «парадоксом лжеца», – сказал Уншлихт. – В определенном смысле весьма странно, что эта загадка кого-то может смутить, потому что все просто: если человек говорит «Я лгу», мы делаем вывод, что он не лжет, откуда вытекает, что он лжет и так далее. И что дальше? Можно продолжать так до посинения. А почему бы и нет? Это не имеет значения. Просто бесполезная словесная игра. С какой стати вообще уделять ей внимание?
