Федор с удивлением слушал обычно немногословного, даже порой скупого на слова, а тем более на похвалы Ивана Захаровича, который умел быть сдержанным и не любил особых откровений в беседах со своими подопечными. Но вот сегодня…
— И не знаю, как ты, но я уверен, что нынешний Завьялов будет хорошим бригадиром, — продолжал Иван Захарович. — Он, я убежден, просто не привык, не умеет плохо делать то, за что взялся.
Неведомое доселе чувство охватило Федора. Он несколько раз быстро расстегнул и застегнул верхнюю пуговицу рубашки — затопившая его теплая волна сдавила горло, он почувствовал, как это бывало с ним только в раннем детстве, что сейчас обязательно расплачется, не сможет сдержать себя. И только Нечаев, который совсем уже как-то по-домашнему потряс его за локоть, помог Федору справиться с внезапно охватившим его волнением. Ему верят, в него поверили… И какое это, оказывается, по-настоящему радостное, неподдельное чувство — знать, что ты нужен людям, что они ждут твоей помощи, твоего участия в их делах и заботах.
— Так берешься, Завьялов? — голос Ивана Захаровича звучал почти без вопросительной интонации. Не дав Федору ответить, он тут же добавил: — Это хорошо, что берешься…
Трудно было Завьялову в первые дни своего бригадирства: он все время буквально подстегивал себя — делать все именно так, как нужно было теперь, а не так, как это представлялось ему, скажем, еще год назад.
Взять, хотя бы такое, казалось бы, простое дело, как подъем. Да ведь для любого настоящего зека всегда было «за подло» будить и поднимать человека на работу, и все косо смотрели на тех, кто, выполняя общественное поручение, следил за своевременным подъемом. Это считалось недостойным занятием. А как же быть бригадиру? Очень это не просто, да еще если до этого ты считался, пусть даже в узком кругу, «своим».
Трудно было Завьялову в первые дни. Но и они прошли, оставшись в памяти лишь из-за нескольких яростных словесных стычек Федора с наиболее «колючими» бригадниками. Теперь уже Федор уверенно будил по подъему бригаду, строем водил ее в столовую, затем опять же строем на работу. А производство здесь было не из легких: в огромных печах, работавших на природном газе, происходил обжиг покрашенных деталей. Требовалось немалое умение, чтобы вовремя снять детали с обжига, не допустить свертывания и сгорания краски.
В цехе было очень жарко. Вытяжная вентиляция не справлялась с перекачиванием настоенного на густых запахах краски и ацетона воздуха. Глаза слезились, в горле першило. К концу первого дня работы у Федора сильно разболелась голова, было ощущение, что она вот-вот расколется. После смены он вывел бригаду в жилую зону и долго бродил по отрядному дворику. «Сколько же я смогу выдержать?» — мелькнула мысль. Ему даже стало стыдно. Кое-кто в бригаде послабее его, ведь ничего, выдерживают, да и работают неплохо. В эти дни бригадники, вероятно, будут внимательно следить за ним. И если увидят, что ему плохо, что он в чем-то слаб, освищут, засмеют… «Нет, — скрипнул зубами Федор, — не освищут. Только мертвым меня вынесут из цеха».
