Так было и в день, который навсегда оставил отметину в жизни Гурова и его компании. День был обычный — летний, жаркий. Добыв несколько бутылок портвейна, любители острых ощущений и убогого юмора за чужой счет расположились на своем обычном месте. Здесь, в тенистой аллее, которую издавна называли «аллея любви», было прохладно и тихо.
— А до чего же, компаньерос, жить хорошо, — глубокомысленно изрек после нескольких глотков «из горла» парень в бордовой тенниске, выгодно подчеркивающей его могучие бицепсы и торс. — Я бы так всю…
— Такую жизнь, Боксер, надо завоевать, — перебил его Андрей. — Пока мы лишь папины потребленцы и иждивенцы. Усек?
— Согласен, Паук. Но они же, мои родители, сами меня породили, а поэтому должны, как я разумею, меня кормить и, — он выразительно потряс в воздухе бутылкой, — поить.
— Не меня, а нас, — поправил его Гуров.
— Еще раз согласен, шеф. Нас, конечно же… Не правда ли, Цыпа?
Цыпа — здоровяк с могучей шеей и огромными руками, не по возрасту густо поросшими черными волосами. Такая же растительность оберегала от холода его выпуклую, мускулистую грудь, которой мог бы позавидовать не один взрослый атлет. Голова у Цыпы была круглая, со множеством шрамов, нос большой, картошкой, а брови широкие, сужавшие и без того низкий лоб. Видно было, что хозяин всего этого мягкостью характера и высоким интеллектом природой не награжден.
— Угу… — только и произнес Цыпа в ожидании своей очереди на «горло». Если в трезвом виде он отличался упорным немногословием, то в пьяном — вообще ничего не говорил. Но вот ему передали бутылку. На скамейках стало тихо. И среди летнего, знойного и тихого дня раздалось мощное бульканье. Все зачарованно смотрели, как ритмично, глубоко и высоко перемещается Цыпин кадык. Голова Цыпы, заброшенная назад, вернулась в прежнее положение лишь тогда, когда он сам перестал слышать заветное бульканье из «горла». Как он сам один раз сказал и больше никогда не повторял, это — самая лучшая из всех музык, которые он когда-либо слыхал. Посмотрев с сожалением на пустую уже бутылку, Цыпа швырнул ее в кусты.
— Класс! Ничего не скажешь, — Паук встал со скамейки, долго и сосредоточенно нащупывая складки на поясе фирменных джинсов, наконец улыбка озарила его лицо.
— Вот она, дорогуша!
Он вытянул из только ему известной складки десятирублевую ассигнацию и бросил ее рыжеватому подростку.
— Давай, Хорек, дуй живее и отоварь ее, окаянную, мы пока здесь побеседуем о смысле жизни.
