Потом сознание вновь заволокло туманом – и он провалился в еще более зловонную бездну, и все глубже погружался в это зловоние, и никак нельзя было вырваться оттуда, никак нельзя было спастись, сделать хотя бы один-единственный глоток свежего воздуха; не было свежего воздуха – было сплошное зловоние…
Его окончательно растоптали, его смешали с нечистотами, заполнившими весь мир…
А когда туман, наконец, рассеялся, Влад, как всегда, обнаружил, что стоит под душем в собственной ванной. Тряпкой лежала в углу мокрая скомканная светло-коричневая туника, совсем недавно отглаженная Батом. С шорохом хлестала по плечам горячая вода. Вновь, как недавно в общественных банях, хотелось тереть и тереть мочалкой лицо, пропитанное запахом мерзости, и он тер лицо, и пригоршнями зачерпывал из большой чаши густое ароматическое масло и с силой втирал его в кожу, размазывая по всему телу.
Как обычно, путь от площади домой не запомнился. Влад не хотел думать о площади. Он хотел только одного: поскорее добраться до постели и провалиться в сон. И еще хорошо было бы, проснувшись утром, обнаружить, что окружающее чудесным образом преобразилось, и на душе светло и спокойно…
Не вытираясь, он вышел из ванной и включил свет в спальне. («А кто его выключил? – мелькнула мысль. – Кто-то из слуг?») Постоял у раскрытого окна, глядя на тусклый уличный фонарь, возвышающийся над стеной, обрамляющей двор. Город окутала плотная тишина: ни звука шагов, ни голосов, ни стука калиток… Можно было подумать, что Город исчез, что остался на Острове единственный дом и в нем – только он, Влад, последний горожанин, замерший у окна в предчувствии чего-то страшного.
С привычными ощущениями тревоги и обреченности он вслушивался в темноту, которую в любое мгновение мог вспороть жуткий вой вестника Смерти. Возможно, Белый Призрак уже притаился в саду или вон там, в тени у фонтана…
Влада передернуло. Стараясь не производить шума, он, обойдя спальню, осторожно закрыл все окна. Поднялся по ступенькам к своему дивану, лег и с головой накрылся одеялом, надеясь утопить тревогу в пучине сна. Только сон мог хоть на время заглушить все чувства, только сон мог подавить отчаяние, поглотить тоску и принести хоть какую-то передышку… До наступления нового дня…
Он лежал на боку, скорчившись, подтянув колени к животу, и слышал только собственное учащенное дыхание. Вот-вот чья-то тяжелая лапа должна была оглушить его до утра – но сегодня она почему-то не торопилась с ударом. Владу казалось, что он лежит, съежившись под тонким одеялом, бесконечно долго, и нечто огромное, безликое и ужасное, уже поглотившее весь Остров, кольцом сжимается вокруг его хрупкого дивана. Вот оно ползет по ступеням, подбираясь к дивану, – и ступени тают, как сахарные песчинки в чашке горячего чая; вот оно уже дотянулось до столика у изголовья и слизало его, отправив в свою бездонную утробу; вот оно попробовало на зуб одеяло, оно почуяло, что под одеялом вжалось в диван беспомощное, обливающееся потом тело последнего жителя Острова…
