Более чем сорокавековой жизнью выработались его миросозерцание, его взгляды на жизнь, и вдруг явились люди, пожелавшие перевернуть вверх дном все народные убеждения, переделать на свой лад народные обычаи. Вот и проснулся старый Дракон; проснулся, стал отмахиваться от назойливых пришельцев, стал отмахиваться — загремели над землёй раскаты зловещего грома, задрожали в тоске за своих близких матери и жёны, заугрюмились отцы да мужья.
Всё ведь это, дорогой читатель, на наших глазах было и было так ещё недавно, что и из памяти изгладиться не могло. Всё живо ещё: и жалкая назойливость западных авантюристов, выведших из терпения шестисотмиллионный народ, и беззаветная храбрость наших войск, спасших своей только храбростью весь мир от китайского погрома...
В то время, когда начинается это вполне правдивое повествование, «живое жёлтое море» только ещё время от времени всплёскивалось, унося в каждом всплеске своём немногочисленные пока ещё жертвы. Царило затишье, обычное перед бурей, но буря, грозная и свирепая, уже чувствовалась, только никто из досужих европейцев, ослеплённых своим, как казалось им, могуществом, не хотел даже и замечать зловещие признаки надвигающейся грозы. Непонятное ослепление, за которое, очень не долго спустя, пришлось поплатиться жизнью многим тысячам и белых, и жёлтых людей, в сущности, ни в чём решительно не повинных из того, что произошло в последние ужасные месяцы на Дальнем Востоке и на беспредельном пространстве великой Небесной империи.
Последней зимою — зимою, конечно, по европейскому счёту времени — злополучного прошлого года по Мандаринской дороге между городами Квантунского полуострова: Кин-Джоу и Порт-Артуром, недалеко от последнего, трусили неспешной рысцою на своих степнячках двое молодцеватых сибирских казаков.
Мандаринская дорога, развертывавшаяся под ногами их малорослых коней, далеко не оправдывала своего пышного и многообещающего названия не только таким важным особам, как сановники богдыхана — «сына Неба», но и заурядному смертному, будь он европеец или покорный всякой судьбе китаец, ездить по ней было наказанием. Дорога была грунтовая. На какое бы то ни было шоссе даже и самый отдалённый намёк отсутствовал. Частые проливные дожди оставили на всём её протяжении неизгладимые следы. Множество рытвин, промоин, образовавшихся из дождевых протоков, в конец испортили её, и привычные казацкие кони осторожно ступали, косясь под ноги из опасения, как бы не оступиться в какую-нибудь полную воды яму.
