Было, от чего дрожать, было, от чего в ужас прийти...
Вдруг всколыхнулось, закипело, забурлило в своих низких берегах «живое жёлтое море», дотоле безмятежно-покойное. Казалось, ничто не в силах было разбудить спавшего тысячелетия Дракона, пережившего давным-давно самого себя. Тормошили без устали сонную махину жадные до наживы белолицые люди, сами себя в своей беспримерной гордости, поставившие во главе мировой культуры; тормошили назойливо, навязывая ему то, что давным-давно было брошено ими, как никуда не годное, и растормошили, да только на свою же просвещённую прогнивающей западной культурой голову.
Проснулся насильно разбуженный Дракон, оглянулся вокруг, раскрыл свою ужасную пасть, требуя себе кровавых жертв, жертв бесчисленных.
Жалкие белые человечки с берегов таких же жалких, как и сами они, Темзы, Шпрее в ужасе задрожали, видя свою неминуемую гибель, и погибли бы все они, как червяки на болоте, если бы не простёр им руку помощи другой мировой колосс — великодушный, милосердный Медведь Севера... Он, этот величественный колосс, этот могучий исполин-богатырь, не принимал участия в неистовой оргии, разыгрывавшейся вокруг спящего Дракона. Вековые друзья они были. Да что друзья! Родственники почти, хотя и не близкие. Но когда в ужасе смертельном заметались жалкие западные пигмеи, не оставил их своей богатырской помощью Северный Медведь и вызволил их из беды неминуемой, даже дружбы своей вековой с Драконом не пожалев...
Вечная слава ему, исполину могучему, вечный позор жалким пигмеям, блудливым, как кошки, и трусливым, как зайцы...
Да, впрочем, что и говорить о них!
«Голод — не тётка» — гласит наша родная пословица. Он-то, голод, и натолкнул их на спавшего Дракона. У них, от их пигмеев, на их жалких клочках земли давным-давно уже дневного пропитания не хватает, вот и задумали они попитаться около шестисотмиллионного народа... Больше-то ведь никого па-земле для удовлетворения их голода не осталось. А тут — лакомое блюдо. Стоит присосаться к сонной махине, надолго пропитания хватило бы...
И вот пришли пигмеи и стали распоряжаться по-своему. Да и пришли-то ещё не лучшие люди, а жалкие отребья, которых их же родина от себя с негодованием отвергла...
Кто же позволит у себя в дому чужому человеку всем хозяйством распоряжаться? Никто, конечно, как Сил сильно миролюбие, покорность судьбе и безответность ни были развиты. Самый кроткий человек наглого пришельца поспешно с лестницы спустит. Так же вот и шестисотмиллионный народ китайский поступил.
