– Если таков ваш характер, – чопорно заявил Дензил, – то лучше бы принцессе Зиска об этом узнать.
– Правда, – и Джервес громко рассмеялся. – Так скажите же ей, mоn ami! Скажите ей, что Арман Джервес беспринципный негодяй, недостойный одного взгляда её ослепительных глаз! Именно так вы заставите её обожать меня! Мой добрый мальчик, известно ли вам, что есть нечто очень необычное в том притяжении, которое мы называем любовью? Это предопределение судьбы, и если одна душа так устроена, что должна встретиться и слиться с другой, то ничто не сможет препятствовать этому. Так что, поверьте мне, я вполне равнодушен к тому, что́ вы скажете обо мне Madame la Princesse или кому-то ещё. Если она действительно полюбит меня, то полюбит не мой характер и не мои взгляды – это будет нечто неопределимое, неясное, чего никто на земле не в силах объяснить. А теперь мне пора идти, Дензил, и потребовать у красавицы свой вальс. Постарайтесь не казаться таким несчастным, мой дорогой друг, я не стану ссориться с вами ни из-за принцессы, ни по другим поводам, если смогу; поскольку я не желаю вас убивать, а я убеждён, что ваша смерть, а не моя, станет результатом нашей схватки!
Его глаза сверкнули из-под прямых, яростно нахмуренных бровей внезапной властностью, и его повелительное присутствие стало магнетизирующим, почти подавляющим. Мучимый дюжиной пересекающихся потоков чувств молодой Дензил Мюррей молчал; лишь его дыхание вырывалось быстрыми толчками, и всем своим видом он выражал молчаливое противоборство. Джервес заметил это и улыбнулся, затем, повернувшись прочь, он грациозно удалился своим неподражаемо бесшумным шагом.
Десять минут спустя большая часть танцоров в бальном зале неожиданно прервали своё вращение и остановились, глядя с открытыми ртами, невольно восхищаясь изысканным вальсированием принцессы Зиска, когда та проплывала мимо них в объятиях Джервеса, который, как «вождь бедуинов», вероятно, всего лишь отлично играл свою роль, когда прижимал её к себе в таком страстном и близком захвате и смотрел вниз, в её глаза, с таким горящим пламенем во взгляде. Никогда прежде в мире танца не видывали ничего, подобного тандему этих двоих, ничего столь томно-прекрасного, как плавная грация их идеально соответствующих фигур, скользивших под музыку в такой же совершенной гармонии, как два крыла птицы движутся в такт пульсации воздуха. Люди отмечали, что когда принцесса танцевала, крошечный звон сопровождал каждый её шаг; и более любопытные наблюдатели, опуская глаза долу при её приближении, заметили, что она настолько точно соблюла все детали древнеегипетского костюма, что даже на ногах носила сандалии и что ноги её – идеальной формы и столь же прекрасные, как и руки, – были обнажены, не считая ремешков сандалий, которые их оплетали и были украшены драгоценными камнями. Вокруг стройных лодыжек поднимались светлые полосы из золота, также сверкавшие драгоценностями, выше украшенные маленькими золотыми колокольчиками, которые производили приятный звон, привлекавший внимание.
