Он говорил красноречиво и со страстью и, когда закончил, протянул руки в просительном жесте. Но капитан ле Марше уже снова стал самим собой. Он полностью оценил ситуацию и ощутил себя хозяином положения. Он опустил руки и прямо поглядел на Махараджа.
– Ваша просьба самого невероятного сорта, – сказала он холодно и со злобным взглядом. – Я ничего не могу пообещать такому типу, как вы!
Махарадж сделал один шаг ему навстречу.
– Вы христианин? – спросил он.
Ле Марше утвердительно кивнул.
– Мне часто говорили, что Христианство – истинная вера, – сказал Махарадж пугающе медленно, – очень добрая вера. У меня тоже есть вера – не Христианская. Но в моей вере есть клятвы, которые связывают. А ваша вера вас ничем не связывает?
Капитан высокомерно улыбнулся и стряхнул пыль со своего пальто.
– Ничем! – ответил он.
Издав сдавленный крик возмущения, Махарадж внезапно выхватил кинжал из-за пояса. Высоко подняв его вверх, он сделал один тигриный прыжок вперёд; затем, так же быстро, отступил назад и швырнул сверкающее оружие на пол. Бледный и едва дыша, он смотрел горящим взглядом на напуганного капитана, который при виде угрожающей острой стали отпрянул, и повелительно указал на дверь:
– Убирайтесь! – сказал он.
И без единого слова и взгляда ле Марше ушёл.
Через два часа Махарадж со своим эскортом уехал, учтиво распрощавшись с Колонелем и миссис Эннсли и многократно поблагодарив за оказанное гостеприимство. Никакого особенного сообщения индийский принц не оставил для миссис ле Марше, не считая формального сожаления о том, что ей всё ещё не здоровилось. Ничего двусмысленного не было сказано, и общество, которое вращалось вокруг блистательной «Лолли», быстро разъехалось по домам, чтобы посудачить о событиях прошлого вечера в обычной своей манере, выдвигая крайне неверные предположения и приходя к совершенно ошибочным выводам. Все сплетни, однако, единогласно умолкали при виде самой «Лолли», которая была крайне молчалива и, что самое удивительное, внезапно полюбила своего мужа Колонеля.
В ту же ночь на сияющей плоской крыше его дворца, на крыше, которая походила на открытую террасу, обставленную вьющимися растениями и цветами в стиле висячих садов древнего Вавилона, Махарадж сидел в одиночестве. Над ним плотная синева неба изогнулась аркой, как купол, пробитый насквозь золотым огненным шаром индийской луны, что медленно плыла своим курсом, неспешным, размеренным шагом навевая сладострастную праздность и сонливость. Рядом с ним огромный телескоп стоял – человеческий вопросительный глазок в неизведанные миры; но он не обращался к любимому товарищу своих исследований, как обыкновенно бывало по ночам. Он беспокойно сидел на низком кресле, круглая спинка которого имела искусную резьбу и была обита бирюзой, на которой то и дело искрились лунные лучи зеленовато-белой рябью.
