Скаллион под языком матери драматически вздохнул:
— Да как вообще кому-то может не нравиться птица? Или мышь? Я мог бы сам съесть целую мышь, запросто!
— В самом деле? — Воробей с сомнением посмотрел на котенка. — Ну а я слышал рассказы о том, что батраки отвергают такие дары, даже резко кричат, оскорбляют кошек, которые так старались… Странный, и я бы даже сказал — грубый ответ на щедрое подношение!
— Ну и ладно, — фыркнула Пипс в ответ на уверения брата, что он будто бы может съесть целую мышь. На Воробья она не обратила внимания. — А я смогла бы целую птицу съесть!
— Нет, не смогла бы!
— Смогла бы! — Пипс облизнулась.
— Хватит, замолчите оба! — прикрикнула на них Притин. — Лучше молока попейте.
Услышав приглашение, оба котенка радостно бросились к ней и принялись сосать; их неловкие маленькие лапки месили живот матери, они оба громко, довольно замурлыкали.
Мати наблюдал за ними, вспоминая самые ранние дни своей жизни рядом с матерью. Неподалеку сидел Воробей, добрый рыжий кот, который принял его к себе у шлюза Крессида. Мати перевел взгляд на Пангура, молодого вожака Крессиды. Пангур бывал крут, мог быть непредсказуемым. Но вожак доверял Мати, совету которого последовал без возражений, и при этом потерял большую часть своего сообщества… А еще под боком Мати лежал его преданный друг Домино и мирно спал, чуть шевеля усами. Мати почувствовал прилив любви к ним всем. Его сердце уже болело за этих кошек. Но вскоре ему придется бродить в одиночестве, предать их, потерять их… Однако пока он мог идти с ними, идти, пока не найдет для них надежное место, где они построят дом.
А потом уйдет.
Погрузившись в дрему, Мати бредет через сны и за них, к лабиринтам Фьянея. Он попятился было, желая избежать этого неопределенного, таинственного мира, в котором все было так зыбко, ненадежно. И в то же время очень хотел войти туда. В полусне таилось нечто знакомое, возвращавшее Мати к его первым мгновениям на земле, к расплывчатым воспоминаниям о прикосновениях и ощущениях близости матери, еще до того, как открылись его глаза. Нечто даже более глубокое призывало его в то место, которое существовало еще до его рождения, но частью которого он каким-то образом всегда являлся. И Мати просто не в силах уже был оставаться вдали от него.
Мягко проплывая в замкнутые пространства Фьянея, Мати нашел там тишину, которой не найти было в мире яви. Тишина окружала его. Мати не чувствовал ни ветерка, ни тепла или холода. Непонятным образом он не чуял и запахов — ни намека на людей или на других кошек. Его словно охватило странным онемением.
