– Нацисты? Вы слышали про Троцкого? – спросил Пере.
– Наверное.
– Он говорит, что фашисты – человеческая пыль[25]. – Пере энергично закивал. – Он совершенно прав.
– А что бы они подумали про вас, Парсонс? – спросил кто-то.
Они сели за стол, к которому подали тяжелое овощное рагу, приправленное одной лишь солью. Парсонс глубоко вздохнул, черпая силу из окружающих земель, испятнанных колдовством.
«А они хоть понимают, что что-то случилось?»
Он сидел на вилле Эйр-Бел с художниками и радикалами, писателями, так называемыми философами, которых американцы, чье сердце обливалось кровью, хотели вывезти из Франции. «Что я здесь вообще делаю?» Он в отчаянии посмотрел на свою еду.
– Иностранцам нужно постоянно носить при себе семь листов бумаги, – тем временем говорила Мэри Джейн Голд.
Почему она так на него смотрит? Он что, дал ей повод это сказать? Джек потерял счет времени.
– Да что вы говорите, – проговорил он. – Какое безумие.
– Вариан говорит, вы ученый.
– Да. Я работаю с… – Он взмахнул рукой, что-то рисуя в воздухе. – С ракетами.
«Я делаю бомбы, которые летают на греческом, мать его, огне. И вы меня за это поблагодарите».
– А вы знаете, что наши гости создали колоду карт? – спросила Мириам.
– Об этом я не знал.
– Да, – сказала Ламба и рассмеялась. – Мы с вами поиграем.
Оказавшись в ловушке в своей марсельской глубинке, этом преддверии ссылки, сюрреалисты устроили картографический бунт – нарисовали колоду с совершенно новыми мастями. Черные звезды символизировали сновидения; черные замки и замочные скважины – знание; красное пламя – желание и колеса – революцию. На лицевой стороне каждой карты они запечатлели тех, кого любили: де Сада, Алису, Бодлера, Гегеля, Лотреамона.
– Идут разговоры о том, чтобы в конце концов их напечатать, – с усилием произнес Фрай.
– Игра – это сопротивление, – сказала Ламба с сильным акцентом.
«Так вот как вы бунтуете? – Парсонс понял, что отвращение читается по его лицу. В городе, полном гестапо, доносчиков, фашистов, бойцов… – И это все?»
Бретон наконец-то взглянул на него, с вызовом.
– Я видела в городе двух мальчиков, – говорила кому-то Мириам. – Каждый нес на спине по две скрещенные удочки. Понимаете? Deux Gaulles[26] – это каламбур, де Голль. Они заявляют о своем несогласии.
«Заберите меня отсюда», – подумал Парсонс.
– Что именно привело вас к нам, мистер Парсонс? – сварливо спросила Мэри Джейн. – Вы выбрали очень странное время для путешествий.
Парсонс не мог уследить за всеми гостями вечеринки, хотя их имена, опыт и философские позиции объявляли ему в манере, которая казалась издевательской.
