— Военное положение необходимо. Я еще раз докладываю об этом вашему высокопревосходительству и о том же говорил сегодня по телефону в разговоре с министром.
— И взгляд министра на это?
— Мое мнение таково, что военное положение будет введено по всей России, — пожал плечами градоначальник.
— Значит, это пойдет помимо меня?
— Важно, чтобы в Москве военное положение было объявлено как можно скорее, — внушительно заметил градоначальник. — Центральная организация анархистов не в Петербурге, а здесь. Необходимо изъять из употребления беспроволочный телефон.
— Итак… это необходимо, — проговорил генерал.
— Этого требует благо России, — внушительно заметил градоначальник.
Этот разговор велся вдвоем, с глазу на глаз, но тем не менее, скоро во все газеты проник слух, что в Москве будет введено военное положение. Всеми крайними газетами обоих направлений этот слух встречен был с радостью, конечно, противоположного свойства.
— Итак, война объявлена! — радостно приветствовал этот слух «Динамит».
Газета «Борьба» свой лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» напечатала красной краской.
Александр Васильевич два дня не мог встретиться с Аней: он два раза был у Синицыных и оба раза не застал ее дома. Его начинало беспокоить это отсутствие.
— Куда может бросить ее это увлечение? — думал он. — Она способна на самопожертвование в своем порыве.
Ему вспомнилось прекрасное стихотворение в прозе Тургенева, посвященное русской женщине:
«И тяжелая дверь захлопнулась за нею».
— Неужели она захлопнется и за Аней?
Он нервничал, пробовал было себя убедить, что ему нет никакого дела до этой девушки с синими задумчивыми глазами, но тотчас же это лицо с синими глазами воскресало в памяти, и мысли принимали другое направление: в них была она.
Это было мучительное состояние. На него находили минуты, когда он мог бы обрушиться на нее с резкими упреками, с горькими словами, а за этими минутами приходили другие, когда он мог бы расплакаться, встретив ее.
Александр Васильевич сидел дома. Его никуда не тянуло.
Безмолвный телефон, висевший у него в кабинете, дразнил его. Аня часто говорила с ним по телефону, и вот уже два дня нет призывного звонка.
Раздался звонок в прихожей. Он вздрогнул. Неужели Аня? Она иногда навещала его экспромтом. Но это была не она, а Пронский. Он был весел и оживлен.
— Заваривается каша! А вы хандрите? — весело заговорил он, усаживаясь к столу. — В такое кипучее время — и хандрить! Вот что значит не принадлежать ни к одной партии!
