Я ему опять сказал, что главное препятствие для меня в том, что люди погибнут.
— Да ты не смущайся. Ведь я тебе рассказывал, что они арестовывают только тогда, когда все созреет, как бутон. Значит, ты сможешь предупредить товарищей. Скажешь, что узнал из верного источника, что неладно и что надо немедленно скрыться. И все. А мы тут ни при чем. Мы скажем Рачковскому, что люди заметили слежку и разбежались.
— Как же они скроются. Рачковский на другой день после нашего свидания приставит к каждому из них по десяти сыщиков. Ведь их всех повесят.
— Как нибудь устроим побег.
— Ну убежит часть. Остальных все-таки повесят.
— Жаль… Ничего не поделаешь. Посылаешь же ты, наконец, Каляева на виселицу…
— Да, ну ладно.
Я заговорил о риске с моей стороны.
— Если X. узнает о моих сношениях с Рачковским, он без разговоров пустит мне пулю в лоб.
— Неужели пустит?
— И глазом не моргнет.
Некоторое время молчание. Гапон ходит в раздумье по комнате.
— Нет, не сможет он этого сделать. А главное-доказательств нет. Не пойман за руку — не вор. Пусть докажут. Документов ведь никаких нет. А обставить дело практически так, чтоб товарищи тебя не заподозрили, об этом позаботится Рачковский. Он человек опытный. В его практике много уж таких случаев было. Те теперь благоденствуют. Почтенные члены общества. И никто ничего не знает…
Я спросил, сколько он получает от Рачковского за это дело. Гапон ответил, что покуда ничего, а сколько получит — не знает.
— Ты богач теперь. У тебя много денег должно быть.
— Почему?
— За книгу получил тысячу фунтов стерлингов. Да 50 000 от Сокова.
— Все израсходовано. (Гапон говорил об этом не охотно.) Рабочим много денег отдал. У меня теперь рублей тысяча всего осталось. Но мне и не надо много… Ты видел, как я скромно живу.
— Куда же ты девал деньги? Ведь отделы ты устраивал на виттевские.
— Петров за границу уезжал. Пришлось на дорогу дать. Другим еще. Есть семьи рабочих, которые я поддерживаю каждый месяц.
Рутенберг спросил его, что он думает о суде, о выдвинутых против него обвинениях в расхищении рабочих денег, которые ему были доверены. Гапон ответил с пренебрежением, что это пустяки.
— Ну, а если бы рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?
— Ничего они не узнают. А если бы я узнали, я скажу, что сносился для их же пользы.
— А если бы они узнали все, что я про тебя знаю. Что ты меня назвал Рачковскому членом боевой организации, другими словами, выдал меня; что ты взялся соблазнить меня в провокаторы, что ты взялся узнать через меня и выдать боевую организацию, записал покаянное письмо Дурново?…
