— Ты не успел вернуться, — закончил я, дрожа от желания ввязаться в свару. — Бегал куда-то и не поспел к зверю.
Он понял, что больше я ничего не знаю, вернее, что вообще не имею права говорить, аккуратно вложил нож в ножны и пошел, не оглядываясь и не убыстряя шага. Нет, оглянулся, я замер. Но он растопырил пятерню.
— Пятеро, — как бы в замешательстве сообщил он. — Столько охотников могло пошутить с командиром, не исключая и тебя, газетчик.
Когда я вернулся к машине, Симон уговаривал Гектора Семеновича не волноваться насчет деревенских жителей: если кто-то из них взял, то завтра станет известно околотку.
Поднялся ветер, сильно мело, и в лесу стало неуютно. Мы ехали знакомым зимником, не глядя друг на друга, а уж о волках ни гу-гу.
Дорога упиралась клинком в подъем, стиснутый тайгой, и я уловил слабые повторяющиеся звуки, точно за обледеневшим брезентом всхлипывала в мартовской охоте голубка. Но только дошли до сознания эти стоны, — Шестой пал на Гагарова, сбив ему пестрый малахай, и стал душить, тяжело выкрикивая: «Ты… подстроил! Крыса!». Мы еле растащили мужиков, а потом успокаивали и слабонервного, и Гагарова, смиренно растиравшего шею, и Третий пробормотал в сильном волнении, что за такие всплески надо монтировкой бить по ушам, хотя и этого мало. Ошеломленные, все замолчали, и тогда я сказал наконец, прямо повернувшись к Третьему, потому что крепиться было невмоготу и незачем и рассуждать, ошибся я или нет:
— Верни вещь, которую взял. Сейчас возвратимся и облазим всю местность, начиная с Первого номера — но хотелось бы начать с твоего.
— Ответишь за клевету! — глухо произнес Салтыков, но развернул машину.
Пришибленный Маковкин заквакал на всю тайгу, пуская изо рта маленькие липкие пузыри. Хохотала придурь, стучала себя по коленкам и кричала, что за те же самые деньги — сразу две облавы.
К номерам прибыли в кромешной тьме. Никто не остался в машине — пошли на Первый номер, включив карманные фонарики.
И это сколько же нам предстояло снегов переворошить по морозу?
В последнее время, если больных не было, Екатерина Исаевна садилась у окна и безучастно глядела во двор. Знакомые никогда раньше не видели ее — еще не старую женщину с серыми выразительными глазами — такой рассеянной. На короткое время она оживала, но оживление было скорее тревожным и вопросительным.
Случилось же то, что Екатерина Исаевна, ранее не любопытствующая ничем, кроме внутренних болезней человека, вдруг очнулась.
