«Я принимаю тебя, Хозяйка леса, всеблагая Ягиня, дочь Калтащ. Я становлюсь тобой, ты — мной. Моя кровь — твоя кровь. Моё дитя — твоё дитя. Мы одно, связанное общими корнями. Отныне и навеки таковая моя воля — жить, быть самой жизнью, дышать счастьем и любовью, забыть о напастях и обидах. Пускай груди мои наполнятся твоими животворными соками, пускай сын мой назовёт тебя матерью, как меня, пускай полюбит, как мать, как меня. Это моё слово!»
Мир задрожал, скрылся Тихий берег и Сумеречная река. Лайсве стала туманом над зимним лесом и наблюдала сверху. Ягиня вела лошадку с санями под уздцы к королю-дубу. Он был огромный и древний. Расступались с дороги ветви, подымались корни, раздвигалась кора. Внутри дупла светился зеленью мирок вечного лета. Сани въехали внутрь. Лайсве ринулась следом. Под ласковым солнцем она растаяла, как маленькое облачко.
Лайсве проснулась на полатях печи. Такие ставили в своих домах зажиточные селяне. Кололось шерстяное одеяло. Жар распирал изнутри, словно она сама была печкой. Тело ломило и выкручивалось, казалось, под старой кожей вырастают новые кости и плоть.
Лайсве свесилась, чтобы осмотреться. Стены избы оказались сложены из круглых брёвен, над головой — высокая двускатная кровля. Скрипели половицы. Хорхор разгуливал по комнате в одних шароварах. Сшитые из шкур мехом внутрь они были сплошь изукрашены тонким вьющимся орнаментом. На поясе позвякивали железные подвески в виде птиц и зверей. Лицо скрывала обклеенная соломой маска. Шаман доставал что-то из печи на хлебной лопате и заклинал:
— Припекись, припекись, собачья старость. Изыди, горе горькое, уйди, сухотка поганая, немочь детская, худосочие треклятое.
— Что вы делаете? — слабо спросила Лайсве.
— Геда запекаю. Как хлеб — то, что не дошло в утробе, дойдёт в печи.
Лайсве присмотрелась: на лопате лежал обмазанный с ног до головы тестом ребёнок.
— Это поможет. Не переживай — тебе самой нужно отдохнуть. У нас в Лапии слабых детей относили на холмы туатов в надежде, что это подкидыши. Демоны заберут своих, вернут человеческих, сильных. Но туаты не могли вернуть то, что не брали. Дети умирали на холоде в одиночестве. Непонимание основ творит жуткие вещи, но мы — другие. Мы слышим духов — они укажут правильный путь.
Оторопь взяла такая, что Лайсве лишь с ужасом наблюдала, как шаман суёт Геда в печь. Второй раз, третий. Потом Хорхор снял малыша с лопаты и положил возле порога. Распахнулась дверь.
