Ефим уже не обращал внимания на то, что офицеры, возбужденно галдя, показывают на него, что от калитки, где стоит часовой, слышатся тревожные голоса и кто-то оттуда бежит к месту происшествия.
Осторожно повернув избитого лицом вверх, Кедрачев увидел, что тот совсем молод, может чуть постарше его, бледен, глаза закрыты, губы и щека в крови. Ворот мундира разорван, один из грудных карманов выдран.
«Жив ли?»
— Что тут деется? — услышал Кедрачев встревоженный голос Петракова.
— Ихние офицеры его… А я заступился. А то б убили…
— Эй, ты! — крикнул Петраков лежащему. — Подымайсь!
— Да без памяти он.
— Тогда — в лазарет. А за что его так?
— Кто их знает, ихние австрийские дела. Может, спер что… А все равно так нельзя.
— Ладно, начальству доложу, разберется. Ты побудь с ним здесь. А я в околоток за носилками пошлю.
Петраков ушел.
Кедрачев в ожидании смотрел на лежащего. Густые черные растрепанные волосы припорошены снегом, а на бровях он подтаял, капли на побледневших щеках. Поперек высокого, чистого лба — косая ссадина, набухла кровью, ноздри прямого, чуть длинноватого носа широко раскрыты, напряжены, будто воздуха хотел вдохнуть, да не смог, так и замер, и тонкие губы некрупного рта плотно сомкнуты. «Досталось тебе, паря…»
Услышав доносящиеся издалека голоса, Кедрачев обернулся. Возле дверей бараков толпились пленные в синих австрийских и серых немецких мундирах, кое-кто — в шинелях внакидку. Смотрели на лежавшего, переговаривались.
Пришли два солдата с брезентовыми носилками. Кедрачев помог им уложить избитого. Тот не шевельнулся. Кедрачев даже усомнился:
— Неужто уже мертвяк?
— Фершал разберется! — обнадежил один из солдат и скомандовал напарнику: — Понесли!
Кедрачев хотел пойти следом, но вдруг увидел втоптанный в снег картонный квадратик. Нагнулся, поднял. Что-то написано по-иностранному, чернила от мокрого снега расплылись. Перевернул. Фотографическая карточка! Поди, из кармана вывалилась… На карточке — бритый старик в белом воротничке и с галстуком, похоже, из господ, а рядом — старуха не старуха, но пожилая, на личность приятная, наверное, супруга старика. А с края — красавица в белом платье, с розой на груди. Жена иль сестра?
«Наверно, ждут его… а может, уже давно убитым посчитали? — подумал Кедрачев, глядя на фотографию. — Как Наталья считала, когда долго писем не слал».
Решил: «Надо карточку хозяину отдать. Ведь берег ее». Пошевелил носком сапога в рыхлом, развороченном снегу: «Может, еще что выронилось?» Но больше ничего не нашел.
