Размышляя так, Ефим бросил в снег докуренную цигарку, которая уже жгла пальцы, и направился к калитке в дощатом заборе, отделявшем двор казармы от просторного плаца, на котором, вытянувшись в ряд, стояли длинные, рубленные из бревен бараки, где размещались пленные.
Возле калитки скучал часовой в длинном караульном тулупе — знакомый солдат, Семиохин, из старших возрастов, недавно призванный. Среди солдат шел слушок, что Семиохин сунул в лапу писарям, чтоб записали не в маршевую, а на тыловую службу. Что же, Семиохин мужичок с достатком.
— Приятелей-неприятелей проведать? — лениво спросил Семиохин, дыхнув в обындевелые усы. — Ну, давай!
Кедрачев прошел в калитку.
На плацу в этот утренний час никого не было. Непривычные к сибирским холодам пленные предпочитали сидеть в теплых бараках, от печных труб которых в белесое пасмурное небо подымался столбами в морозном безветрии дым.
Кто-то из своих говорил Кедрачеву, что первейшей руки мастера дамской обуви надо искать в шестом бараке. Сначала надо пройти мимо офицерского, а дальше, через три барака, и будет шестой.
Когда Кедрачев проходил мимо офицерского барака, он услышал, как громко хлопнула рывком распахнутая дверь. Мимо него вниз по ступеням крыльца вихрем промчался какой-то растрепанный австриец без шапки, в полурасстегнутом мундире, и побежал в сторону солдатских бараков. Следом за ним тотчас же выбежало несколько офицеров, тоже в одних мундирах. Возбужденно крича, они догнали его, сшибли с ног… Окружили плотной кучей, пинают, бьют кулаками. Он пытается подняться, но ему не дают, вновь сшибают, он падает…
Кедрачев остолбенел от изумления. За что бьют? Может, украл чего?
Но, разглядев, что сбитый наземь уже не шевелится, а офицеры продолжают, яростно крича, бить его, Кедрачев встревожился: «Вор не вор, а все же живая душа. Убьют ведь!» — и закричал:
— Вы что ж это? Насмерть забьете! Хватит, хватит ему!
Рассвирепевшие офицеры не обратили никакого внимания на его крик.
— Это что делается?! — Кедрачев подбежал к офицерам и стал отталкивать их от недвижно, лицом вниз лежащего на снегу. Но офицеры, зло ругаясь непонятными словами, продолжали рваться к своей жертве. Один из них, которого Кедрачев без всякой деликатности схватил за рукав, вырвался и, крикнув что-то, ткнул Кедрачева кулаком в лицо.
— Ах, ты… — не стерпев обиды, ругнулся Ефим и наотмашь, так, что болью отозвалось в незажившей груди, хватанул офицера в ухо… Тот, разъезжаясь в стороны ногами, плюхнулся в снег. Но тут же вскочил, метнулся в сторону. Отбежали и остальные. А Кедрачев бросился к лежавшему. Его испугало, что тот неподвижен — раскинутые руки лежат бессильно, возле головы снег чуть порозовел.
