И неприличный хохот долго еще раздавался над тихой гладью вечерней реки, освещенной торжественными рубиновыми звездами Кремля.
Но Алеша и Оля этого не слышали. Их мир замкнулся на округлой восьмерке бесконечности, соприкасаясь единой точкой взгляда. И то, что Островко с Сюзевым забрал военный патруль московской комендатуры, их нисколько не волновало.
Давно уже исчез Кремль за спиной, и какой-то мост пройден, и река мелькнула серебристой волной где-то внизу.
А они все шли и шли неизвестно куда. Он гремел по камням и асфальту подковками кожаных (на хромовые еще не заработал!) сапог, она мягко шелестела теннисками... Оля рассказывала о своих семинарах по политической экономии, и что прав товарищ Сталин, выбравший когда-то золотую средину между левацким троцкизмом и мелкобуржуазным бухаринским правым уклоном. Алеша говорил девушке об одесском "Спартаке" да и вообще об Одессе, которую любит почти как...
И он замялся, резко покраснев. Но этого не было видно, потому что майская темнота уже накрыла теплым одеялом ночную Москву. Но рука его, державшая ее руку, вдруг дрогнула. Она все поняла, но сделал шаг вбок, не выпуская его ладонь из своей ладошки.
- Почти как кого? - отвернулась она, глядя на редкую цепочку фонарей.
В горле пересохло. Он вдруг понял, что самое страшное на свете - сказать в первый раз, сказать ЭТО впервые.
- Почти как тебя, - выдохнул он.
- Почему почти? - каким-то чужим, деревянным голосом сказала она, не поворачиваясь к нему. Ее пальчики дрожали в его окаменевшей, мокрой руке.
- Потому что я люблю тебя, - сглотнул он густую слюну.
Она повернулась к нему. Долго-долго - целое мгновение! - она смотрела на него...
А потом их губы соприкоснулись. Мягкие и упругие, жесткие и прокуренные... Губы, которые первыми познают радость другого тела.
А потом было не до разговоров.
И милицейский патруль обошел их стороной, стараясь не мешать первому поцелую.
Затем они снова шли куда-то, и небольшая ложбинка, поросшая мягкой травой и укрытая развесистыми липами и тополями, приняла их. И где-то далеко вверху светила им звезда на Боровицкой башне...
Они лежали рука об руку и смотрели в черное небо, и молодая кошка, ловившая ранних майских кузнечиков, смешно скакала вокруг них.
И не было никого в этом мире. Только Она, Он, смешная кошка и рубиновая звезда, одна единственная на весь московский небосклон, покрытый отставшими от грозового фронта облаками.
Они лежали, время от времени сплетаясь губами, и пряча руки в руках. Их тянуло друг к другу, как никого и никогда, как всех и всегда, но последней гранью между ними оставалось что-то необъяснимое. Ее ли платье... Его ли портупея...
