Полина Ивановна сокрушается, жалеет меня, – говорит Арктур. – Думает, что лошадкам доставляют удовольствие баталии, бега или цирковые представления. Жалость, простите, Семен Семенович, ложная. Простите, Христа ради. Я против Полины Ивановны ничего не имею, мало того, обожаю и восхищаюсь этой святой женщиной. Конечно, ей надоело мое ворчание, и убирать за мной надоело. А я вас, полковник, предупреждал, меня не всякий выдержит. Голова большая, думы одолевают. Кто-то должен тянуть лямку, покуда человечество в замешательстве пребывает, согласитесь? Опять же наследие его многовековое часто сомнительно. Фигурально выражаясь, попахивает порой, извините. Не к столу будь сказано. Кто-то должен разгребать? Кто? Ответ очевиден… Да, у меня взгляд на предметы и явления печальный, аналитический. Это вообще свойственно лошадям. Тоска для нас привычное состояние. Что же касается удовольствий, хотите, верьте, хотите – нет, мне теперь хорошо. Даже очень хорошо. Под этим я понимаю равновесие желаний, высшую симметрию, если хотите. Притом, что тотальная симметрия понесла сокрушительное поражение, мое нынешнее положение можно считать уникальным, исключительным, подарком и чудом одновременно.
Полковник, стеная, поворачивается на бок, – По поводу симметрии ты, конечно, погорячился.
– Ничуть. И напрасно вы возражаете, Семен Семенович. Я вас не имел в виду. Вы и ваши ноги, точнее ваша нога здесь ни при чем. Одна, две, даже три допускается. А если пять или одиннадцать? А так называемый цивилизованный мир стремится именно к этому. Возьмите композицию в музыке, живописи, архитектуре, где угодно. Композиция, предполагающая симметрию у современного человека, разумеется, образованного современного человека, чаще всего вызывает недоумение и отторжение, воспринимается как догма и примитив. Я согласен, асимметрия – безусловное движение вперед, прорыв. Но это, знаете, пока не столкнешься с серьезной бедой. Несчастье, знаете, очень скоро расставляет все по своим местам. Дело в том, что симметрия первична. Базовая величина. Не было бы симметрии – не случилось бы и асимметрии. А приверженность тому или другому непременно ведет к специфическому структурированию желаний.
Кот вытягивается вдоль подоконника, – Не знаю, я сегодня спал без сновидений.
Арктур продолжает, – Помните, у Канта? – Способность желания – это способность существа через свои представления быть причиной действительности предметов этих представлений. Удовольствие есть представление о соответствии предмета или поступка с субъективными условиями жизни, т. е. со способностью причинности, которой обладает представление в отношении действительности его объекта (или определения сил субъекта к деятельности для того, чтобы создать его). И еще – поразительно, как люди, вообще-то проницательные, полагают, будто различие между высшей и низшей способностью желания можно найти, если определить, имеют ли представления, связанные с чувством удовольствия, свое происхождение в чувствах или в рассудке. Когда речь идет об определяющих основаниях желания, и усматривают их в приятном, откуда-то ожидаемом, вопрос вовсе не в том, откуда происходит представление об этом доставляющем удовольствие предмете, а только в том, насколько это представление доставляет удовольствие.
