Сцена, софиты, гитары, девчонки, вопящие около сцены (потом те же самые девчонки, вопящие в твоей скрипящей кровати), грим, интервью, съёмка, опять концерт. У меня всё было. А потом всё кончилось. И вскоре музыка перестала в меня заливаться и истекать из меня. Просто перестала и всё. И мне совсем не удивительно, что Пол Макартни не сочинил новой Yesterday, а Пинк Флойд не записал вторую «Стену». Просто в тебя перестаёт затекать и вытекать из тебя нечему. И те, которым не повезло, они успевают стать богатыми и знаменитыми и потом всю жизнь поют свой единственный хит, про отель Калифорния, и записывают новые трэки, такие, в общем, неплохие, качественные. И продают альбомы. И ведут телешоу. И ещё что-то делают, чорт побери. Ну а те, которым, как мне, повезло, они выбывают из шоу чуть раньше, чем теряют свой дар.
Зато я стал пить и употреблять наркотики позже. Не всё же сразу. Алкоголь и наркотики стали спутниками не рокенролльного периода моей жизни. А совсем наоборот. Времени, когда я был коммерсантом и зарабатывал деньги. Но об этом будет другой, отдельный рассказ.
На одном из поворотов моей цветной, как сны после мелатонина, судьбы, меня так занесло, что я стал литератором. Да не просто каким-то там ещё одним русским сочинителем, коих тьмы и тьмы, а черкесским писателем. Самым известным современным черкесским писателем. Да, это всё я. Потому что я Эрманарих Казбекович, и фамилия моя Сагалаев, и в паспорте у меня стоит место рождения — Карачаево-Черкесия, и предполагается, что все мы — те, о ком был написан наш паспорт, а раз так, то я — черкес и черкесский писатель, и, поскольку других черкесских писателей нет — самый великий и знаменитый.
Оставшись без музыки и без группы, я стал писать рассказы. Рассказы слагались в повести. Повести вырастали в романы. Первые мои опыты были трогательные, как говорила литературная критика — «пронзительные». Я рассказывал про детство, про свою маму, которую едва помнил, и всё это шло фоном или на фоне исторических преданий кавказских племён, которые для меня, сына профессора истории, были частью жизни, такой же, как завтраки и мультфильмы.
Далёкая Карачаево-Черкесия встрепенулась и подняла меня на щиты. Российская публика встретила меня овацией. По моей повести сразу же поставили спектакль. Купили права на экранизацию. Меня печатали. Мои книги расхватывали, как гамбургеры в Макдоналдсе. Меня стали возить заграницу и показывать там иностранным людям: вот, мол, черкес! Настоящий. Умеет читать и писать. И даже знает несколько слов на английском языке. А ну-ка, исполни! И я говорил: well, you know… Иностранцы охали и вежливо ощупывали меня. Некоторые иностранки, наоборот, раздевались и давали пощупать себя в номерах недешёвых отелей, снятых для меня, гостя, писателя из Черкесии, организаторами всяческих литературных фестивалей.
