— Цепи сними, — он не просил и даже не напоминал. Он приказывал. Силу по капле. Здесь много и не надо, Мохнурка — человек военный, приказы выполнять привык.
Десятник — сам! лично! — возник на пороге. Уставился на святящийся шарик под потолком. У десятника две программы в конфликт вошли, одна старая: свет в камере быть не должен. Вторая новая: цепи снять.
— Сюда, — напомнил о себе Зверь, звякнув кандалами.
Мохнурка вошел, следом за ним в дверь просочились двое рядовых с арбалетами. Перестраховщики. Ну куда, спрашивается, бедный Зверь отсюда денется? Впрочем, памятуя все сказки… из которых большая часть — правда… Делся бы, будь силенок чуть-чуть побольше.
Вот сейчас бы кандалами да Мохнурке по башке, его телом от выстрела закрыться, посмертный дар забрать… Ага. Только болт арбалетный — это вам не разрывная пуля. Болт навылет бьет. Ему что один Мохнурка, что со Зверем вместе. Да и второй стрелок зевать не станет. А ошейник-то по-прежнему к стене притянут.
Отступая к дверям, десятник снова взглянул на светильник.
Зверь сдержал довольную улыбку, сделал взгляд просительным:
— Нельзя его оставить? — не вопрос это, конечно — приказ. Такой же, как насчет цепей. Нельзя, мол, лампочку оставлять. Но это Мохнурка приказ слышит, а лопушата с арбалетами слышат просьбу. Робкую такую.
— Нельзя, — отрезал десятник. И вся компания вымелась за дверь.
Ну вот. Порядок. Сейчас пришлют мага, он свет выключит, и будет совсем хорошо…
— Стопор убери, — напомнил Зверь закрывшейся двери.
— Понял! — рявкнул Мохнурка.
И Зверь едва не укусил сам себя со злости. Думать надо, когда приказываешь. Меру знать. Этак в следующий раз десятник ему честь отдаст при встрече. И что тогда люди подумают?
Потом он остервенело отмывался под ледяной водой. Уруки, в общем, зверушки не злые. Отвели камеру со всеми удобствами. Через нее даже ручеек подземный протекал. Журчал, правда, зараза так нудно, что любой другой на месте Зверя через пару дней рехнулся бы. Но Зверь — он не абы кто. У Зверя психика гибкая. Зверь и не такое выдерживал.
Когда терпеть холод не стало уже никакой возможности, он оделся, забрался на койку и свернулся клубком, закутавшись в колючее одеяло.
Вот так. Так почти хорошо. Вымылся. Зубы почистил. Честно говоря, очень хотелось выскоблить себя наждачкой — тело помнило.
Гадкие, гладкие, белые лапы. Скользят по коже. Теплые. Не деться никуда, никуда не деться. Пальцы не тронь, сука!
Птаха… проверим косточки на излом… птичьи косточки…
