«У нас тоже бывают неприятности. Индийцы выдворяют наших работников без объяснения причин… Надо отдать им должное, индийцы в этих случаях всегда действуют корректно, но решительно. За выдворяемым выставляется демонстративное наружное наблюдение… Выдворение сотрудника – это серьёзное происшествие, как правило, ему подвергаются полезные и работающие люди. Пятном в биографии разведчика этот эпизод не становится, хотя, разумеется, возможности его дальнейшего использования сужаются, особенно если дело получило огласку. Выдворение – это травма… Примечательно, что контрразведка время от времени наказывала нас таким образом не только за неосторожные соприкосновения с носителями индийских государственных секретов. Выдворялись и те, кто активно работал по американскому и другим иностранным посольствам» (Шебаршин «Рука Москвы»).
У него были победы и поражения. Но он не рассказывал ни о том, ни о другом.
Однажды я сильно обиделся на него из-за этого. У меня забуксовала работа над романом, и я отчаянно нуждался в подсказке. Для этого приехал к Шебаршину домой. Подробнейшим образом рассказал ему замысел книги и объяснил, в чём у меня проблема. Он понимающе кивнул, сказал несколько фраз, но они были из категории «около», но не по теме. Я спросил опять, он вновь не ответил. Мне стало понятно, что он по какой-то причине уклоняется. Очевидно, что-то было не так в постановке моего вопроса… Он мог дать мне добрую сотню рекомендаций, потому что наверняка знал много ситуаций, о которых я спрашивал. Но он не подсказал, не захотел говорить о худших сторонах Службы.. Возможно, он был просто не в настроении… Не знаю…
Умел ли он быть откровенным? Мне кажется, что не умел. Или не позволял, даже если ему хотелось говорить откровенно. Он приучил себя быть закрытым, всегда держал собеседника на расстоянии, не подпускал близко. Порой мне казалось, что его можно отнести к тем, кого называют словом «скользкий», однако его способность ускользать от нежелаемой темы была незаметной, он уклонялся от вопросов очень тонко. Всегда проявлял вежливость, но не откровенность. Даже про любимые книги он говорил скупо, не распахивая своего сердца. Он мог хвалить книгу, но никогда не объяснял, какие струны его души она затронула. Быть может, он оценивал произведение отстранённо, не погружаясь в них? Возможно, разговор о соприкосновении книги с его душой казался ему опасным, потому что мог указать на его ахиллесову пяту?
